Международная научная конференция 12 февраля 2009 г. "История постсоветской современности: проблемы изучения и преподавания"

Участники дискуссии

 

АНФЕРТЬЕВ ИВАН АНАТОЛЬЕВИЧ – кандидат исторических наук, профессор Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсоветской России» ИАИ РГГУ, главный редактор журнала «Вестник архивиста»;

БАЧИНИН АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ – кандидат исторических наук, доцент Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсоветской России» ИАИ РГГУ;

БЕЗБОРОДОВ АЛЕКСАНДР БОРИСОВИЧ – доктор исторических наук, профессор, директор ИАИ РГГУ;

БОЙКО СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ – кандидат политических наук, старший преподаватель кафедры теоретической и прикладной политологии ИАИ РГГУ

БОРОДКИН ЛЕОНИД ИОСИФОВИЧ – академик РАЕН, доктор исторических наук, профессор кафедры истории России новейшего времени, заведующий кафедрой исторической информатики исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова;

БУХАРИН НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ – кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института экономики РАН;

ВЛАСОВ АЛЕСЕЙ ВИКТОРОВИЧ – кандидат исторических наук, профессор кафедры стран постсоветского зарубежья РГГУ;

ГАЛЕНОВИЧ ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ – доктор исторических наук, профессор Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсоветской России» ИАИ РГГУ;

ГЕРАСИМОВ ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ – зам. директора Института общественного проектирования, зам. исполнительного директора Клуба «4 ноября»;

ГОЛУБЕВ АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ – кандидат исторических наук, руководитель центра по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН;

ГОРИЗОНТОВ ЛЕОНИД ЕФРЕМОВИЧ – доктор исторических наук, профессор Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсоветской России» ИАИ РГГУ;

ГУЩИН АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ – кандидат исторических наук, доцент кафедры стран постсоветского зарубежья РГГУ;

ЕЛИСЕЕВА НАТАЛЬЯ ВИКТОРОВНА – кандидат исторических наук, профессор, руководитель Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсоветской России» ИАИ РГГУ;

ЖУРАВЛЕВ ВИТАЛИЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ – кандидат социологических наук, эксперт комитета Государственной Думы ФС РФ по делам СНГ и связям с соотечественниками; 

ЗИМИНА ВАЛЕНТИНА ДМИТРИЕВНА – доктор исторических наук, заведующая кафедрой общей политологии и специальных политических дисциплин ИАИ РГГУ, профессор кафедры истории России новейшего времени ИАИ РГГУ;

ЛЕВЧЕНКОВ АЛЕКСАНДР СТАНИСЛАВОВИЧ – кандидат исторических наук, доцент кафедры стран постсоветского зарубежья РГГУ;

МАКГРАФ ТРОЙ ДУГЛАС – профессор кафедры стран постсоветского зарубежья РГГУ;

МАРКЕДОНОВ СЕРГЕЙ МИРОСЛАВОВИЧ – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России новейшего времени ИАИ РГГУ, заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа; 

МАРЧЕНЯ ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ – кандидат исторических наук, доцент Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсоветской России» ИАИ РГГУ;

МЕДУШЕВСКИЙ АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ – доктор философских наук, профессор кафедры истории России новейшего времени ИАИ РГГУ, главный редактор журнала «Российская история»; 

МОЖАЕВА ЛЮБОВЬ АЛЕКСЕЕВНА – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России новейшего времени ИАИ РГГУ;

ОСИПОВА ТАИСИЯ ВАСИЛЬЕВНА – доктор исторических наук, профессор, заведующая кафедрой истории и социальных дисциплин Института повышения квалификации и переподготовки работников народного образования Московской области;

ПАВЛЕНКО ОЛЬГА ВЯЧЕСЛАВОВНА – кандидат исторических наук, доцент, заместитель директора ИАИ РГГУ по международной деятельности;

ПИВОВАР ЕФИМ ИОСИФОВИЧ — член-корреспондент РАН, доктор исторических наук, профессор, ректор РГГУ;

ПРОЗУМЕНЩИКОВ МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ – кандидат исторических наук, заместитель директора РГАНИ;

РОМАНИШИНА ВЕРОНИКА НИКОЛАЕВНА – кандидат исторических наук, консультант аппарата Комитета Государственной Думы по проблемам Севера и Дальнего Востока;

ФИЛИППОВ ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ – член совета директоров Независимого центра изучения методов борьбы с коррупцией;

ЧЕЧЕЛЬ ИРИНА ДМИТРИЕВНА – кандидат исторических наук, руководитель образовательных программ Фонда эффективной политики;

ШЕЙНИС ВИКТОР ЛЕОНИДОВИЧ – доктор экономических, профессор Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсоветской России» ИАИ РГГУ;

ШУБИН АЛЕКСАНДР ВЛАДЛЕНОВИЧ – доктор исторических наук, профессор УНЦ «Новая Россия. История постсоветской России», руководитель Центра «Россия в мировой истории» Института всеобщей истории РАН.

 

 

 

Е.И. Пивовар

История постсоветской современности. Проблемы изучения и преподавания

 

В чем мне видится актуальность и даже в некотором смысле уникальность заявленных дискуссионных проблем конференции, которую мы открываем. С тех пор как распался Советский Союз, появился и новый объект исторического исследования – постсоветская Россия. И с тех примерно пор успешно действует у нас в университете Учебно-научный центр «Новая Россия. История постсоветской России». Его сотрудники начали с анализа проблем перестроечной эпохи, потом 1990-е гг., рубежа второго тысячелетия. Многое сделали для определения понятия «постсоветская история», осмысления и освоения методологического плюрализма современной российской и зарубежной историографии и истории постсоветской современности.

Можно сказать, что постепенно предмет исследования всей новейшей истории расширяется. Есть курсы у нас в РГГУ, кстати, на исторических факультетах вузов официально есть курс постсоветской истории, и он обязателен для студентов 4 курса истфака. Может быть, этот курс у нас ещё не в полной мере реализован в практике обучения, но он уже есть в программе классических университетов и вот-вот появится в новых общеобразовательных стандартах. В том числе будут введены и курсы по постсоветскому зарубежью в рамках ещё одного этапа новейшей истории.

В последнее десятилетие постепенно появляются в вузах структуры, которые занимаются постсоветским зарубежьем. Так, в 2004 г. образована кафедра истории ближнего зарубежья на историческом факультете Московского государственного университета. Кому-то может показаться, что это не так уж значимо, но напомню, что образование предыдущей кафедры на истфаке МГУ относится к 1950-м гг. Этот факт говорит о том, что те, кто принимал данное решение, понимают важность и актуальность профессионального изучения постсоветской действительности в рамках всеобщей истории. С тех пор данная проблематика включена в планы работы диссертационных советов по всеобщей истории. Ну, а у нас создан сначала центр, а теперь и кафедра постсоветского зарубежья, которая работает пока только три года.

Уникальность нашей конференции, как мне представляется, еще и в том, что междисциплинарность изучения постсоветской истории России преследует цель формирования целостного научного знания, подчеркиваю, системного знания всего постсоветского пространства, включая и Россию, что почти никогда не рассматривается, за исключением только сюжетов, связанных с внешнеполитическим аспектом. И в курсах, и в программах есть внешняя политика Российской Федерации, в том числе и её приоритеты, и, конечно, это постсоветское пространство. Уже есть первые диссертации, допустим, пока только о российско-казахских связях в 1990-е гг. и в начале XXI века. Появляются первые работы о двусторонних отношениях, о деятельности международных организаций на постсоветском пространстве. Но это всё касается внешней политики.

Если рассматривать проблему в целом, то, по-моему, эта конференция одна из первых, где мы попытаемся системно рассмотреть историю постсоветского пространства как объект научного исследования. Это тем более важно, что изучаемое нами пространство уже выходит за рамки границ бывшего СССР, если, конечно же, рассматривать историю СССР до 1991 г. Почему? Да потому что на постсоветском пространстве появляются так называемые модули, как это принято говорить сейчас, в которые входят не только части бывшего СССР, но и территории и страны, которые никогда не входили в состав СССР. Таким образом, уже можно говорить о новом регионоведении, что также требует от нас осмысления и изучения.

Имеется в виду, в частности, ШОС, которая возникла из-за крайней необходимости демаркации границ бывшего СССР и Китайской Народной Республики, но постепенно ее деятельность наполнилась совершенно другим содержанием. У этой организации уже имеются и экономические проекты, и политические, межгосударственные, культурные, образовательные. Уже есть разговоры, и не только разговоры, по созданию университета ШОС и т.д. И в эту организацию входят другие страны-наблюдатели, которые не входят непосредственно в организацию, но они представляют разные страны Центральной Азии и даже других регионов. Или взять, к примеру, организации демократического выбора, в которые входят не только части бывшего СССР, отдельные независимые государства, но и страны, которые никогда не входили даже в Российскую империю, например, Македония, Словения и т.д.

Можно сказать, что у нас на глазах создается новое регионоведение. Мы не можем, да и не должны как-то жёстко очертить границы постсоветского пространства как объекта исследования. Имеются в виду, прежде всего, географические границы, потому что они, во-первых, будут видоизменяться, так или иначе, но они будут эволюционировать. Даже события августа прошлого, 2008 года существенно изменили некоторую конфигурацию и содержание этого объекта. Но, тем не менее, это та данность, которую мы обязаны исследовать. Мы один из первых в стране вузов, в котором создан центр постсоветской России и кафедра постсоветского зарубежья, кому как не нам и заниматься этими проблемами в первую очередь. Я думаю, что наша конференция должна придать ускорение не только в изучении этой серьезной проблематики, но и в анализе социальных, экономических, политических и других процессов современной России, ближнего и дальнего зарубежья.

Другое, не менее важное, обстоятельство. На нашей конференции предполагается рассмотреть междисциплинарность изучения постсоветской истории России как условие формирования целостного научного знания. Безусловно, междисциплинарная проблематика выходит сегодня на первый план. Я бы сказал, она безгранично междисциплинарная. Во-первых, это гуманитарная, так сказать, междисциплинарная проблематика, если говорить о гуманитарном измерении. Мы не можем анализировать заявленные сюжеты без использования методов, подходов целого ряда фундаментальных и прикладных областей гуманитарного знания. Я имею в виду историю, я имею в виду, конечно, экономику, политологию, социологию, социальное знание, право, международные отношения. И этот перечень можно продолжать. Другая сторона медали: мы не можем не анализировать эту проблематику, используя междисциплинарные связи внутри этих областей. Например, в истории. Почему? Да потому что не только объект, но и источниковая база, при анализе этого объекта, она крайне необычна даже для истории нашей исторической науки.

В свое время я был участником, и не только участником, а в какой-то степени соавтором идеи и автором двух глав достаточно известной книги «Массовые источники по истории СССР периода развитого социализма». Она называлась так, конечно, в угоду тому времени. Но речь в книге шла о массовых источниках по истории 1960-1980-х гг. Она вышла в начале 1980-х гг. И мы в книге анализировали данные переписи населения как источник, различные статистические подсчёты и профессиональные переписи как источник, а также текущую статистику, прессу, письма и т.д. Одним словом, всё, что как бы во всех учебниках по источниковедению перечисляется как источник по истории страны. Все, кто получил историческое образование, прекрасно знают этот перечень. Но он рассыпается, если мы переходим к анализу современности.

Мне довелось занимался переписями населения, которые были проведены в странах постсоветского пространства. Из-за катаклизмов, которые проходили в некоторых регионах, они оказались неточными, проходили не всегда регулярно. Мы, в частности, анализировали Балтию, я просмотрел все переписи: что-то пропущено по периоду, что-то проведено не в полной мере, насколько это было возможно, даже по формальным признакам. Да, эти переписи - источник достаточно субъективный.

Помнится, когда началась в СССР перестройка, мы говорили о лукавой цифре статистики. И некоторые современные измерительные технологии с точки зрения историка бессмысленны. Если работник столовой лесного комплекса относился к лесному комплексу, а какой-нибудь специалист от лесного хозяйства, но работающий в пищевом комбинате, относился к пищевикам, т.е. так поступали как бы для простоты учёта. Да, так и было, но всё равно можно было получить представительную информацию, уловить тенденции. И таких примеров можно привести очень много.

А если говорить о текущей статистике… Сегодня у нас совершенно другая ситуация: ведь частный бизнес, частные структуры не обязаны сдавать материалы в государственные архивы. Ведь раньше, в советское время, от аптеки до, простите, кладбища – что угодно – ежегодные годовые отчёты должны были сдаваться в архив, и они до сих пор хранятся в этих архивах, и к ним ещё объяснительные записки хранятся. Этого всего теперь нет, потому что компания, я не знаю, «Газпром», что она сдаёт? Ничего не сдаёт ни в какие архивы. Но это то, что на поверхности. Просматривается эта ситуация даже России, а уж что говорить о тех регионах, где у нас нет доступа к информации.

Но сегодня появились и новые источники, прежде всего, в Интернете, которые довольно сложно признать источниками, очень трудно даже подразделить, насколько тот или этот источник достоверен. Впрочем, это отдельная тема, новейшее или современное источниковедение. Это серьёзный очень сюжет, непростой, не хотелось бы его рассматривать так конспективно.

Ещё одна проблема, и касается она всех областей гуманитарного знания, не только истории, но и в политологии, и в социологии тоже есть заметные новации или изменения, которые мы должны с точки зрения источниковедческой учитывать, анализировать, т.е. проблема междисциплинарности не столько даже в подходах, в методах, но и в самом материале, который мы анализируем, заметны изменения и в самом материале, на основе которого делаются какие-то обобщения.

К сожалению, гораздо сложнее с теми источниками, которые историки активно используют, хотя это материалы, не ими создаваемые, я имею в виду массовые социологические опросы. Нельзя сказать, что их нет, они, конечно, есть, но не такого масштаба и такого охвата, какой был раньше. Они может быть более эффективны, но все же они выборочные, эти опросы. Мы попытались создавать сборники документов для учебных целей, используя прессу и материалы Интернета, у нас было несколько таких попыток. Например, анализ президентских выборов на Украине, в Казахстане, в Киргизии, в других странах. Исследовали материалы, включая всё, что возможно в открытом доступе в Интернете и в прессе. Это очень трудоёмкий анализ, конечно, масштабы работы очень объемные, привлекали и студентов. Но это было как бы своеобразным процессом и самообразования, и самообучения. Очень активно этим занимался и наш Центр постсоветской России и хорошо, что его сотрудники продолжают этим заниматься, и издано много трудов очень интересных на основе таких материалов, и конференции проводились. Но единой картины, достаточно полно исследованной картины постсоветской действительности у нас пока нет.

Из основных сюжетов, которые я хотел бы еще назвать, это, собственно, сама образовательная практика, учебники и учебные пособия по очень широкому спектру. Уже появились учебники для средней школы, где имеются материалы по постсоветской истории. Ну вот даже в нашем учебнике, который в 2003 г. увидел свет, есть раздел, касающийся истории XX века, краткий, но всё-таки есть. Проанализировано развитие ситуации в Украине, Закавказье, Белоруссии, впервые мы выделили такой раздел. И не ошиблись, хотя нельзя сказать, что это наша постоянная практика. Но в перспективе уже появились очень эффективные проекты.

Например, Институт всеобщей истории, а мне в этом проекте удалось частично участвовать, подготовил совместно с украинскими учеными в рамках работы российско-украинской комиссии две книги - «История России глазами украинских историков» и «История Украины глазами российских историков». Они вышли в обеих странах, если вы помните, у нас состоялось широкое их обсуждение. Это, конечно, уже прорывной результат, если сравнить с тем, с чего мы начинали. Первый визит небольшой российской делегации, по-моему, это было на рубеже тысячелетий, в Киев, во-первых, не был поддержан многими в Москве крупными учёными, считавшими, что этого вообще не нужно делать, что в Украине идёт одна фальсификация истории и нечего даже с украинскими учеными разговаривать. Во-вторых, и мы в тот период не очень были готовы к такому проекту. Не знали попросту, строго говоря, достижений наших украинских коллег в интерпретации собственной истории за минувшие 10 лет самостоятельности Украины как государства.

Когда эти переговоры проходили, то и общественное мнение обеих стран не было готово к реализации этого проекта. Но сегодня, бесспорно, совершенно другая ситуация, хотя и межгосударственных проблем появилось гораздо больше и в более острой постановке, и более политически трудных для разрешения. Но они всё-таки поддаются рассмотрению с точки зрения академической составляющей. Говоря о достижениях в этом направлении, можно назвать и труды, которые публикуются уже фактически 5 лет в нашем сборнике «Евразия». В нем очень много содержательных материалов, в том числе на двух сайтах, которые регулярно публикуют исследования, многие из которых образовательные.

Сегодня можно вспомнить и несколько успешно проведенных конференций в стенах РГГУ, а также и выездных - в Казахстане, Киргизии, Узбекистане, Таджикистане. Весьма поучительно понять и осмыслить то, что публикуют наши коллеги на постсоветском пространстве, если вспомнить и упоминавшуюся эффективную работу российско-украинской комиссии историков, многочисленные встречи на международных конференциях, а главное и деятельность Ассоциации директоров институтов истории стран СНГ, которой руководит академик РАН Александр Оганович Чубарьян. Всё это заметные и фундаментального уровня достижения.

Вспомнить надо и школы молодых историков, занятия в которых проводились уже не раз и в Москве, и на Украине, и в Молдавии. В их организации и работе, кстати, активно участвовала и профессура нашего РГГУ. Всё это так. Но возникают новые ситуации на постсоветском пространстве, а соответственно и новые задачи перед всеми нами. Необходимы новые исследовательские проекты. В принципе имеется на сегодня нескольких неплохих, но всё-таки не решающих проблему, обзорных работ как по постсоветской России, так и по постсоветскому зарубежному пространству. Назовем книгу Зиновьева, а с другой стороны - работы Барсенкова. Или по нашему российскому сюжету - это переиздание нашего учебника. Авторы присутствуют на конференции.

В таком формате, чтобы одновременно было исследовано и зарубежье, и Россия, а тем более новое регионоведение, ничего у нас пока нет. Между тем есть документы, которые имеются по всему упомянутому сюжету: и по СНГ, и по ЕврАзЭС, и по ОДКБ, ну, по всем этим организациям, и по ШОСу в том числе. В ближайшее время нам предстоит подготовить курс лекций или учебное пособие для студентов РГГУ – историков, социологов, политологов, международников. Кстати, и для архивистов это необходимо сделать, потому что всё-таки архивное и образовательное пространство бывшего СССР не разрушено, оно существует, я бы сказал, в федеративном формате, его можно и необходимо использовать и есть соответствующее соглашение. Об этом упоминалось на сегодняшнем заседании коллегии Росархива, и мы в РГГУ совсем недавно принимали архивистов Белоруссии.

Пришло время для реализации проектов, которые имеют не только научное, но и огромное образовательное, да и политическое значение. Первый проект – нам надо провести своего рода ревизию, в хорошем смысле слова, чтобы искать пути минимизирования усилий в оценке разных подходов как к истории регионов в целом, так и к истории всего постсоветского периода. Задача осложняется тем, что в условиях плюрализма мнений как в нашей стране, так и во всех странах, с которыми мы имеем дело, единой точки зрения, конечно, нет, да и не будет никогда. Но я надеюсь, по крайней мере, хотя бы определить в ближайшем будущем понятийный аппарат, чтобы мы, ученые, понимали, о говорим и спорим друг с другом. Часто из-за отсутствия понятийного аппарата и возникают сложности в определении тех или иных процессов. Но мы обязаны на своем уровне вести толерантный разговор, т.е. вступать в диспут и понимать друг друга. Вот это, конечно, крайне важно.

В условиях «борьбы за новую национальную идею» многие национальные историографии идут на прямую подмену понятий, закрывают глаза на те сюжеты, факты, процессы, которые в эту национальную идею или в эту концепцию не вписываются. Это первый проект, который назрел, и мы в РГГУ постараемся его реализовать.

 Второй проект, работу над которым надо начинать, касается исследования истории СССР или той части, которая входила в Российскую империю, т.е. включая Польшу, Финляндию и другие страны. Задача очень интересная, трудная, но надо её решать. Вот есть общая история у этих стран. У кого-то она, допустим, не очень большая, у кого-то она огромная по протяжённости, у кого-то просто большая. Ну, хотя бы по XX веку, как первый шаг к пореформенному периоду. Собрать и зафиксировать, что было сделано, даже с точки зрения сначала экономической истории. На эту тему сейчас как раз статью пытаюсь написать. Экономическая история, затем социальная, политическая.

Бесспорно, мы всё не сможем сразу реализовать. Что было сделано нами вместе в тех странах, которые не так давно стали независимыми, и вместе с тем что сделано в самой России? Ведь мы же не можем историю тюменской нефти и газа отделить от роли, которую сыграли в этом процессе не только опытные специалисты из Саратова, но и огромный вклад внесли бакинские нефтяники. Это как один из многих примеров. Определить, кто больший, кто меньший вклад внес в разработку сибирских месторождений нефти и газа очень трудно, но зафиксировать хотя бы общее участие, просто необходимо. Это как воду рек от моря отделить невозможно, так и тут.

Ведь это общая у нас история, общее наше достояние. К сожалению, в этой общей истории много и трагических, и преступных страниц, но и они тоже у нас общие. А сейчас ведь что получается? Получила распространение антиисторичная, но зато очень удобная формула. Все позитивные моменты, которые были в нашей общей истории, спокойно «приватизируются» как бы регионом, все же негативные моменты рассматриваются как проявление неких внешних сил, которые их выполнили. Для чего нам, российским историкам, это нужно? Не только для восстановления в полной объективности всей исторической картины, но и в целях исторической справедливости, и в воспитательных целях. Вы же понимаете, что школьные учебники по истории, я не говорю даже о вузовских, их не только в Москве будут читать, их будут изучать и в Брянске, который является таможенным постом России, а за ним уже Украина. И в Пскове, от которого до Ивангорода недалеко, а Нарва - уже за границей. И в Оренбурге, от которого до Троицка опять же недалеко. По всему периметру наших границ будут изучать в том числе и наши исследования, с обеих сторон им будет уделено самое пристальное внимание, и мы не можем «страусиной» политикой заниматься, закрывать глаза и ничего не делать. Конечно, мы сразу эти проекты не осуществим, но и медлить не будем. Вот эти два образовательных формата, которые мне хотелось особенно выделить.

Видимо, сегодня нельзя не сказать, что нам в нашей научной деятельности нельзя изолироваться, мы должны как можно активнее контактировать, взаимодействовать с нашими коллегами из ближнего зарубежья, которые занимаются проблемами исследования постсоветского пространства и с теми зарубежными учеными, кто занимается им далеко за его пределами. К сожалению, сейчас некоторый крен существует, строго говоря, и по грантовой политике, и по подготовке кадров, если говорить о финансировании различными западными фондами научных разработок.

Если же говорить о подготовке кадров, то сейчас, как мне представляется, больше готовится кадров по постсоветскому пространству, чем по самой России. И эту ситуацию необходимо поправлять.

В целом же у нас сложилась несколько странная ситуация с объектом исследования нашей конференции. Вроде бы уже стало общим местом, что проблемы изучения и преподавания истории постсоветской современности - это одно из наиболее важных, приоритетных направлений нашей деятельности. Но на самом деле, если честно сказать, этого не произошло ни в сознании нашей элиты, ни нашего образовательного сообщества. Поэтому нам, в Российском государственном гуманитарном университете, и нужно подать пример.

А не произошло этого осознания потому, что по-прежнему все проекты и их финансирование, научные проекты и образовательные проекты, они пока ещё не воспринимаются как основные даже у историков, даже у политологов. Я понимаю, что это не означает, что мы должны заменить чем то другим американистику или изучение Латинской Америки, африканистику и т.д. Этого, конечно, делать не следует, но пока ведь ещё и специалистов в этих областях крайне мало. Ведь как бы ни менялся интерес в Америке к России, к её советскому прошлому, какое-то количество специалистов всё равно там готовится. Или как посмотреть на то, что Американская ассоциация славянских исследований каждый год по тысяче человек собирает для обучения, ведь они уже наготовили себе столько кадров, что уже волей-неволей те порождают себе учеников. А у нас ещё крайне мало специалистов такого рода.

Если, к примеру, взять даже Москву. Всем известно, что основные центры, которые этим занимаются, и вузовские – в основном в Москве. Кроме нас, это, конечно, МГИМО - очень эффективно работает, мы с этим вузом взаимодействуем. Это некоторые подразделения Московского государственного университета, Лингвистический университет. При этом, конечно, нельзя сказать, что у нас тут в Москве массовое производство. К тому же, что очень обидно и печально, начало этой деятельности в нашем вузе совпало с такими экономическими трудностями, что молодёжь, даже получив такое в целом очень хорошее образование и используя знания в своей дальнейшей практической деятельности, реально в этот сектор деятельности не идёт, уходит, и уходит по причинам сугубо экономическим. А сейчас – тем более, но может произойти и наоборот – кризис приведёт к обратному результату, не знаю, трудно сказать.

Если бы мне некоторое время назад сказали, как это сделано буквально сегодня, что Федеральное архивное агентство нам предложит вакансии для возможного трудоустройства выпускников РГГУ, или хотя бы частичного трудоустройства, я бы сказал: «Да, коллеги, ваши вакансии, знаете, не очень интересны нашим студентам». А теперь, когда на дворе кризис, может быть, мы и подумаем, потому что если студент-платник хочет какую-то часть возместить за обучение, так и это уже неплохо. Не будем забывать, что у нас же сироты учатся и молодежь из малообеспеченных семей. Кстати, ведь значительная части наших студентов-платников работает а РГГУ, и тем самым компенсирует частично затраты на обучение, то есть это теперь нормальное явление.

Бесспорно, проблема трудоустройства выпускников стоит остро, и не только у нас в РГГУ, видимо, нам нужно в этом вопросе проявлять больше самостоятельности, исходя из того, что волей-неволей элита этим всё больше начинает заниматься и по политическим соображением, и по экономическим соображениям, и по разным другим, включая и геополитические. Необходимо создавать такой общественный климат в образовательной сфере, где эти проблемы будут решаться более оперативно, что сегодня крайне необходимо, потому что традиций этих не так много, а в том исследовательском формате, как мы здесь собрались обсудить сегодня, их вообще нет. Отсутствие таких традиций, как мне представляется, в том, что, международники в процессе обучения занимаются, прежде всего, теми проблемами, что вне России, а русисты, прежде всего, непосредственно Россией. Вот и получается, что постсоветское пространство у нас изучается далеко не в полной мере.

Вот вкратце, я думаю, всё, что я хотел сказать, открывая работу конференции, а потом в ходе дискуссии, если вы мне разрешите поучаствовать, мне есть что добавить, потому что, конечно, заявленная тема очень широка, и мы здесь можем несколько дней выступать, и всё равно не охватим всех сюжетов. Да, и я специально не стал углубляться в методологические и теоретические проблемы. И не потому, что мне нечего сказать. Бесспорно, постсоветское пространство - это междисциплинарный объект, а поскольку он междисциплинарен и по своей информационной базе, то здесь без применения методов всех областей знания и методов отдельных областей знания и междисциплинарности не обойтись.

Мне представляется, что работа конференции может положить начало созданию такой очень перспективной лаборатории для реального междисциплинарного взаимодействия. Мы вот уже второй раз проводим Гуманитарные чтения РГГУ, и уже первые показали, что даже в рамках университета специалисты отдельных областей знания не слышат друг друга, потому что они, несмотря на то, что говорят на одном родном языке, но в т о же время это вообще-то разные языки, для нормального общения им нужны ещё переводчики или интерпретаторы, назвать можно как угодно.

Обратите внимание, у нас есть «Вестник РГГУ», и там разные серии, я стал показывать, допустим, серии политологов специалистам других областей, серии историков - политологам. Некоторые термины друг у друга им неизвестны. Не потому что люди не работают, ничего не делают, а потому что не в состоянии они следить за всем сразу. Это тоже проблема теоретическая, понятийная, которая сегодня крайне важна для междисциплинарных исследований. И мне представляется, что вот эта наша конференция-«лаборатория», в этом плане, очень удачна и может оказаться результативной, потому что здесь как раз нет ещё наработанных схем и догм, которые надо преодолевать, очень многое как бы делается на ходу, поскольку сам объект – постсоветское пространство, меняется, видоизменяется буквально на глазах. И здесь, как мне думается, очень интересное поле и для нашей ученой молодёжи, поскольку очень много неизведанного.

 

А.Н. Медушевский

Современная аналитическая история: теоретические проблемы и направления исследований.

 

История может быть наукой в том случае, если имеет реальный, доступный для повторных интерпретаций и, следовательно, стабильно существующий объект; опирается на данные такого объекта, который охватывал бы человечество в целом (исторический процесс); этот объект должен отвечать главному условию, т.е. выражать системообразующее свойство феномена человека.

Эти три параметра присутствуют в новой концепции когнитивной истории, которая видит решение проблемы доказательности в изучении целенаправленного человеческого поведения. Развиваясь в эмпирической реальности, данное поведение неизбежно сопровождается фиксацией результатов исследования, созданием интеллектуальных продуктов. Эти последние и становятся отправной точкой доказательного исторического познания, возможного на основе методов классического источниковедения. Таким образом, когнитивная история – есть наука о человеческом мышлении, которое проявляет себя созданием интеллектуального продукта вовне, созданием информационного продукта своей целенаправленной деятельности (с позиций исторической науки он выступает в качестве исторического источника, содержащего намеренно заложенную создателем и ненамеренную информацию).

Концепция когнитивной истории, разработанная выдающимся российским ученым О.М. Медушевской (1922-2007), стала результатом научного синтеза ряда новых и вполне традиционных направлений гуманитарного знания – информатики и так называемых когнитивных наук (изучающих человеческое мышление), с одной стороны, историографии, источниковедения, структурной лингвистики, антропологии, - с другой. Речь идет о новом синтезе теории информации и методологии классического источниковедения, получившего особое развитие в России ХХ в.

Информационные технологии изменили восприятие мира, став между исследователем и историческим источником: это привело, с одной стороны, к быстрому неконтролируемому увеличению объема информационного ресурса, но с другой – резко снизило качество информации (которая часто не подвергается необходимой критической проверке и в возрастающей степени становится объектом манипулирования). Это актуализирует новую интерпретацию методов критического анализа информации и вообще теоретического источниковедения применительно к современной эпохе. Именно разработка теории и методов работы с информацией будет в дальнейшем определять качество и достоверность информационного ресурса научных исследований, селекцию отбираемых источников и направления их классификации, а следовательно, и степень адекватности научных представлений. Несомненным приоритетом современной теории и методологии истории становится продвижение к исторической аналитике доказательного и точного знания.

На этой теоретической основе (методов когнитивных наук) можно говорить об обращении современной историографии к решению следующих аналитических задач: определение критериев достоверности научного знания как центральная проблема методологии и теории истории и источниковедения, выработка на этой основе отношения к различным направлениям и школам в современной теории исторического познания; изменение баланса междисциплинарных отношений исторической науки; выяснение инновационной составляющей социологических, правовых, экономических и антропологических подходов для решения задач исторической науки.

Смена парадигм (переход от нарративизма к когнитивной истории) ставит научное сообщество перед вполне реальной дилеммой: понимание истории как строгой и точной науки (и тогда сохраняет значение разработка методов критической проверки данных и установление критериев доказательности выводов) или восприятие ее как одной из разновидностей искусства (субъективного конструирования реальности), т.е. следование релятивистским установкам, размывающим научные методы (представленным в учениях постмодернистов, сторонников деконструктивизма, герменевтики или их последователей). Определение позиции исследователем зависит от ряда внешних факторов, выявляемых социологией науки, но в то же время, диктуется осознанным нравственным и интеллектуальным выбором.

В контексте новой ориентации когнитивной методологии и аналитической истории в докладе представлены результаты обсуждения в российской исторической науке следующих приоритетных направлений: методы исторических исследований и формулирование критериев достоверности научного знания; критическое переосмысление историографической традиции, необходимое для формирования новой научной этики и придания нового импульса исследовательской работе; расширение проблематики методологических подходов в контексте модернизации, глобализации и информатизации; научная постановка вариативности интерпретационных концепций, конструирования моделей исторических процессов и реконструкция стратегий направленных социальных изменений в истории; выяснение отношений исторической науки и социальной практики меняющегося мира, в частности в области информационных технологий направленных социальных изменений в истории.

К числу ключевых проблемных областей в постсоветской историографии относятся: направления консолидации российской национальной идентичности; крупные социальные катастрофы, причины возникновения и выход из них (опыт революций и реформ); формы собственности, их юридическое обоснование, факторы, определяющие их смену и степень легитимности; реконструкция реальной социальной структуры и стереотипов сознания; формы правления – их правовые основы, политический режим, институты и их функционирование; изменения правовых институтов и социальных отношений в контексте модернизации, глобализации и информатизации.

Направления консолидации российской национальной идентичности. Современный этап российской истории позволяет подвести итоги грандиозного социального эксперимента, связанного с веком революций, гражданских войн и коммунистического правления. Это подведение итогов чрезвычайно важно для поиска исторических и новых основ национального существования, формирования идентичности, а также определения места страны в условиях глобализации – процесса превращения мира в единую экономическую, технологическую и информационную систему.

Проблема национальной идентичности является одной из определяющих для ХХI в. и включает ряд составляющих: параметры данной идентичности; определение того, являются они продуктом исторического развития или результатом искусственного конструирования; понятие нации и ее интерпретации - гражданской (политической) нации и этнической (культурной) нации. Соотношение таких понятий как народ, нация, этнос, имеет значение для анализа их применения в постсоветской реальности (понятия россияне, русские, соотечественники и проч.). Очевидно, что все эти проблемы имеют важную историческую составляющую: становление национальных государств, их основные признаки в истории (территория, гражданство, законодательство, институты власти, идеология, образование, символика, культура).

С этих позиций историография ведет анализ формирования российской национальной идентичности и ее исторических предпосылок на разных этапах истории, начиная с этногенеза славянских племен и заканчивая ситуацией на постсоветском пространстве. Актуальной проблематикой в условиях глобализации новейшего времени становится история интеграционных процессов - географические открытия, взаимодействие и взаимное восприятие культур, создание мировых рынков и информационных коммуникаций, образование великих империй, военных и дипломатических союзов, международные интеграционные процессы, особенно набирающие силу в новейшее время в результате дезинтеграции колониальных империй после Второй мировой войны.

Другой стороной этой проблемы является регионализация мира – конфликт культур, распад империй, пересмотр истории (и создание национальных историй) в условиях появления многих новых независимых государств и незавершенных процессов их национального строительства. Перспективно рассмотрение с этих позиций военно-политической, дипломатической и культурной истории Российской империи и СССР, сходство и различие их судеб с другими мировыми державами, рассмотрение современного положения России в отношении Европейского Союза, США, Китая, Японии, Индии и других ведущих политических сил на мировой арене после окончания Холодной войны.

Это направление исследований включает широкий сравнительно-исторический компонент и представлено исследованиями специалистов по всеобщей истории, включая Азию, Африку, Латинскую Америку. В центре внимания - сопоставление и критический анализ исторического опыта многонациональной Российской империи, советской модели решения национального вопроса и современных (постсоветских) концепций национальной идентичности, связанных с ними политических трактовок национального и государственного суверенитета, моделей конфедерализма, федерализма и унитаризма, альтернатив дипломатического признания (или непризнания) новых государств, историческая память, границы государства, соотношение конфессиональной и национальной идентичности, символика российской государственности.

Крупные социальные катастрофы, причины возникновения и выход из них: опыт революций и реформ. В этой перспективе актуально обращение к проблемам периодизации, в частности соотношению периодов Киевской Руси, Московской Руси, Петербургской империи, Советского Союза и Российской Федерации, анализу причин перехода от одних типов государственности к другим, социальным конфликтам, которые сопровождали их смену.

Сравнение трех кризисов государства при переходе к Новому и Новейшему времени – Смутного времени начала XVII в., социальных революций начала ХХ в. и демократической революции конца ХХ в. проводится по побудительным мотивам и началу возникновения (конфликт легитимности и законности); по логике разворачивания и движущим силам (какие социальные группы выступали за стабильность, а какие – за дезинтеграцию); по политическому выражению (спонтанный процесс социального разрушения и консолидация на новых конституционных основах); влиянию на стабильность государства (распад и восстановление во всех трех случаях); соотношению в этих конфликтах внутренних и внешних факторов (войны, интервенция, дипломатия); институциональных параметров конфликта (противостояние между законодательной и исполнительной властью, так называемое двоевластие и последующее разрешение в пользу одной из ветвей власти). Это направление исследований открывает возможности отыскания определенного типологического сходства переходных политических режимов, возникающих в ходе этих конфликтов и их идеологических формул, сравнения конфликтов по социальным параметрам, продолжительности и динамике развития.

В этом контексте обсуждается возможность выхода из таких кризисов, связанная с анализом исторического опыта революций и реформ. Если ранее приоритетной проблематикой являлась история революций и движений социального протеста, то на современном этапе (как показывает ряд круглых столов, проведенных в Журнале «Отечественная история» (1) к 90-летнему юбилею российских революций начала ХХ в.) можно констатировать существенное изменение исследовательской парадигмы: опыт революций выступает не конструктивным решением проблем, но, скорее, интерпретируется как срыв модернизации в ее правовых формах - ретрадиционализация общества (восстановление архаичных институтов и представлений, становившихся тормозом устойчивого и предсказуемого процесса социальных преобразований). Революция, если она не приводит к восстановлению правового порядка, выступает скорее как цивилизационная ловушка, способная поглотить достижения предшествующего позитивного развития.

Это делает актуальным обращение исследователей к другому способу социальных преобразований - реформам, направленным на модернизацию традиционного общества. Этот путь интерпретируется как возможность позитивных изменений, причем включает различные технологии их осуществления. Приоритетным направлением исследования становится сравнительный анализ и альтернативы формирования российской государственности, история государства и права (ранее практически исключенная из сферы научного исследования для периода нового и новейшего времени), типология реформ, способов их осуществления в истории, возможности использовать их опыт (как позитивный так и негативный) в современных преобразованиях.

Данное направление исследований представлено публикациями о всех крупных реформах в истории России, особенно нового и новейшего времени XVIII-XX вв., проблемах модернизации в российском традиционном, индустриальном и постиндустриальном обществе, их вкладе в экономическое и социальное развитие. Темами публикаций становятся реформы Просвещенного абсолютизма XVIII в., опыт Великих реформ 1860-х гг., реформы С.Ю.Витте и П.А.Столыпина, альтернативы периода НЭП и осторожные попытки реформ в рамках однопартийной системы второй половины ХХ в. Важной стороной проблемы является вклад лидеров – создателей новых идеологий и политических теорий, революционеров, реформаторов, глав государства.

Формы собственности, факторы, определяющие их смену и степень легитимности. Центральной проблемой при такой постановке вопроса оказывается реконструкция основных форм собственности (государственной, частной, семейной, общинной, сословной); основных составляющих этого института (владение, распоряжение и пользование имуществом); их соотношение и модификации в истории (особенно, анализ сложных архаичных и переходных типов землевладения и форм зависимости древних периодов, разработка которых опирается на академическую традицию и важна в методологическом и историко-социологическом отношении); выражение в позитивном праве (попытках кодификации гражданского права XVIII-XX вв.) и правосознании населения (так называемый правовой дуализм – конфликт между государственным правом и крестьянскими правовыми обычаями), способы разрешения противоречий между ними, обеспечение легитимности различных форм собственности в обществе в условиях радикальных социальных переворотов (в том числе постсоветской трансформации, связанной с текущей земельной реформой).

Легитимность (или нелегитимность) собственности определяется тремя измерениями – порядком ее распределения в обществе (представления общества о справедливом или несправедливом порядке распределения собственности); способами ее приобретения в прошлом (вопрос о времени (исторической давности), характере этого приобретения (правовом или неправовом) и средствами ее защиты в настоящем (применяемые способы защиты – закон и договор). В качестве ключевых сторон данного подхода следует отметить: анализ феномена аграрных реформ в исторической длительности (рассмотрены проекты и дискуссии по ним за весь период нового и новейшего времени); обращение к сравнительному исследованию таких принципиальных категорий как земельная собственность и владение землей, правовые и политические институты, социальная цена преобразований традиционного общества.

Исследования этой проблематики включают анализ возникновения фундаментального института российской истории – государственной собственности на землю и поместно-вотчинной системы его функционирования; формирование крепостного права и различных форм зависимости; начало перехода к гражданскому обществу и правовому государству во второй половине XIX в., изучение крестьянской общины и путей ее реформирования в начале ХХ в. В новых сравнительных подходах нуждается исследование таких традиционных для отечественной историографии проблем как особенности промышленного переворота в традиционном аграрном обществе; время возникновения и степень развития всероссийского рынка и создание инфраструктуры рыночных отношений: их правовое обеспечение, предпринимательство, кооперативное движение, формирование банков; введение ипотечного кредитования и кредитно-денежная политика, становление социального вопроса и социального законодательства; хозяйственная этика основных социальных слоев.

Данное направление исследований особенно важно для ХХ в., поскольку отношения собственности радикальным (и неправовым) образом пересматривались трижды – в 1917 (когда в ходе национализации был отвергнут сам институт частной собственности), 1929 г. (отчуждение крестьян от земли в результате сплошной коллективизации), и 1990-е гг. (в ходе приватизации государственной собственности), причем все три раза – процесс шел с разрывом правовой преемственности. В контексте данного исторического опыта целесообразно обращение к новой интерпретации таких классических парадигм науки как феодализм, служилое государство, вотчинное государство, гражданское общество и правовое государство.

Реконструкция реальной социальной структуры и стереотипов сознания. Отказ от классовой теории и попыток ее механического применения к материалу источников ставит проблему реконструкции реальной социальной структуры и ее эволюции. В современной науке четко показано различие между искусственно сконструированными исследовательскими категориями (как, напр., «класс») и реально существовавшими направлениями социального деления, получившими отражение в правовых актах, других источниках и социальной практике (как «сословия», «чины», «касты», группы, различающиеся степенью и характером социальной зависимости и т.п. более дробные социальные категории). Если первый тип категорий социальной структуры выступает скорее как теоретическая абстракция (и является, поэтому, наиболее доступным для идеологического манипулирования), то второй – отражает реальные параметры социальной структуры во всей ее сложности и исторической динамике. Это направление исследований, опираясь на достижения классической русской историко-правовой науки и современные социологические подходы, стремится восстановить объективную картину социальных отношений и институтов традиционного общества и их изменений в результате модернизации и революций ХХ в.

Ключевое значение имеет вопрос о времени формирования и специфике сословного строя, реконструкции юридических и функциональных параметров сословного деления; корпоративной организации и социально-психологических особенностей различных сословий; внутрисословной и межсословной мобильности; роли сословий в общественном управлении; взаимоотношении с государственной властью. На этой основе становится возможным проведение сравнительных исследований сословного строя традиционного общества (с древности до реформ Петра Великого); его модификаций периода абсолютизма, стратегий перехода к бессословному (гражданскому) обществу, в частности, формирования российского «среднего класса».

Задача реконструкции подлинной социальной структуры общества представляется еще более важной для последующего советского периода. Трудность ее решения связана как с отсутствием адекватной историко-правовой литературы (которая есть по предшествующим периодам истории), так и с деформированным характером источниковой базы проблемы, сформировавшейся под доминирующим влиянием господствовавшей идеологии и классовой теории, фальсифицированным характером советской статистики и других традиционных учетных документов. В этом контексте принципиальное значение имеет проведение полноценных источниковедческих исследований источников советского периода, выявление данных о тех параметрах социальной структуры, которые сознательно скрывались официальной идеологией (данные о демографических, национальных и имущественных диспропорциях, потерях в результате гражданской войны, внешних войн, голода, репрессий и «социальной инженерии»; данные о карательной и судебной машине советского государства и динамике ее функционирования, сведения о таких социальных слоях как заключенные, с одной стороны, номенклатура, госбезопасность и чиновничество, - с другой).

Самостоятельным перспективным направлением в этой связи должна быть признана социально-культурная история советского общества, находящаяся на начальной стадии разработки: культурные стереотипы и мифы, образ жизни и социальный статус основных социальных слоев – от крестьянства до чиновничества; их выражение в пропаганде, литературе и искусстве (как официальном, так и неофициальном); особенно, положение интеллигенции как носителя исторической памяти и творческого (оппозиционного) начала; эволюция приоритетов социальной политики (семья, образование, медицина); форм политического участия (квазидемократические выборы, внутрипартийные группировки и «общественные» организации), государственной идеологии – партийной программатики, номинального права и цензуры.

Исследования магистральных тенденций в социальной стратификации дополняются анализом маргинальных социальных групп, которые становятся порождением социальных деформаций и аномалий и, одновременно, источником деструкции социальной стабильности. Неопределенный социальный статус и склонность к девиантному поведению этих групп (репрессируемых культурных, национальных, профессиональных и сексуальных меньшинств, безработных, участников восстаний и бунтов, потерявших своих хозяев холопов и слуг, заключенных, дезертиров, различных представителей криминального сообщества, людей с опасными формами психических отклонений, масонов, «профессиональных» революционеров, утративших влияние люмпенизированных партийных функционеров проч.) делает их мобильным, но манипулируемым извне социальным элементом, активность которого чрезвычайно возрастает в эпохи социальных кризисов.

В конечном счете, исследования реальной социальной структуры должны дать решение проблемы исторической специфики российского общества по сравнению как с западными, так и с более традиционными моделями социальной организации. Они необходимы и для решения фундаментальной проблемы крушения российской (и советской) государственности в начале и конце ХХ в., путях ее восстановления в ХХI в.

Формы правления: правовые основы, политический режим, институты и их функционирование. Данный круг вопросов является классическим и магистральным направлением исследований в мировой науке. Однако в России серьезное обращение к нему стало возможно лишь в последние десятилетия. В историографии имперского периода, в том числе историко-правового направления, обсуждение проблемы в академической литературе было затруднено в силу ограничений официальной монархической идеологии, а также отсутствия самого объекта исследования – действующей конституции. Основной вклад был сделан либеральной юридической мыслью начала ХХ в., которая рассматривала преимущественно теоретические аспекты конституционализма и была ориентирована на политическую практику данного периода. В постреволюционный период объективный анализ правовых основ государственности и конституционных ограничений власти оказался затруднен в результате установления диктатуры и создания системы номинального конституционализма, фактически представлявшего собой отрицание права в общепринятом смысле слова.

В результате образовалась историографическая лакуна, существование которой мешает двигаться вперед как в научных исследованиях основ государственности, так и в практической реализации права. До сих пор сохраняются (в том числе в академических исследованиях) архаичные представления о суррогатном советском «конституционализме» и «парламентаризме», ведутся поиски особого российского пути к правовому государству (в виде «соборности»), имеет место апология правового нигилизма или авторитарных тенденций российской государственности. Следствием этого становится терминологическая неопределенность, трудности классификации, а также определения исторических рамок основных форм правления и специфики политических режимов. Это делает перспективным проведение систематического анализа правовых форм российской государственности по трем направлениям: в сравнительной перспективе (как с классическими европейскими моделями, так и с переходными типами нестабильных демократий); в исторической длительности (от первых идей ограничения абсолютизма и конституционных проектов до развитых форм); и в контексте механизмов и технологий реализации.

С этих позиций актуально обращение к историческим формам народного представительства (вечевая демократия); изучению монархии с сословно-представительными институтами ХIV-XVII вв., выяснению специфики и этапов развития российского абсолютизма XVIII –начала XX вв. и возможности его сопоставления с классическими моделями абсолютистских монархий стран Западной Европы и деспотическими государствами Востока (советская дискуссия об абсолютизме оставила эти вопросы нерешенными). В контексте современных демократических преобразований исключительно важное значение имеет анализ правовых традиций и форм российской государственности.

Приоритетным предметом исследования должны стать этапы развития российского конституционализма – от первых попыток ограничения монархической власти путем олигархических конституционных проектов, начиная с XVII в. к концепции Просвещенного абсолютизма второй половины XVIII в. и идеям правительственного конституционализма XIX в. – к практической реализации перехода от абсолютной монархии к дуалистической конституционной монархии и от нее к республике в феврале-марте 1917 г. Кризис первой демократической республики и установление тоталитарного режима и системы номинального советского конституционализма оказываются очень информативны с точки зрения их негативного опыта и предотвращения угрозы авторитаризма на современном этапе.

Речь идет о целенаправленном изучении истории и источников представительных учреждений в России – от Земских соборов XVI-XVII вв., Уложенных комиссий XVIII в. и Редакционных комиссий периода Крестьянской реформы 1861 г. до Государственной Думы и Учредительного собрания начала ХХ в., а от них – к Съезду народных депутатов эпохи Перестройки и современным Думам.

Основными направлениями дискуссий становятся исторические корни и заимствования правовых норм и институтов; исторические конструкции разделения властей, парламентаризма, судебной системы; сопоставимость форм правления и политических режимов в России и других стран; значение исторического опыта при выборе современной формы правления, конструкции федерализма и бикамерализма, разделения функций институтов центрального и местного управления и самоуправления при проведении современных конституционных, земельных, административных и судебных реформ; вопросы оптимальных и ошибочных институциональных решений; формирование гражданской службы и этических принципов ее функционирования.

Все эти проблемы включают анализ изменения правовых институтов и социальных отношений в контексте процессов модернизации, глобализации и информатизации.

Рассмотрена практика журнала – «Российская история» по разработке на этой основе проблемной области аналитической истории как теории исторических исследований и социальной практики.

 

 

 

Примечания:

Основные идеи доклада представлены в следующих работах: Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008; Источниковедение: теория, история, метод. М., 2008; Медушевский А.Н. Аналитическая история: Журнал и приоритетные направления его развития // Отечественная история, 2008, № 5. С. 3-18.

 

(1) С №1 за 2009 г. журнал называется «Российская история».

 

 В.Д. Зимина

Современная российская история в контексте развития исторического знания

 

Современная историография распадается на множество конкурирующих альтернативных парадигм, не совместимых друг с другом фундаментальных концепций. Это проявляется в непрекращающемся диалогическом соперничестве научных традиций, в борьбе старых концепций с новыми, а также друг с другом. При этом продолжают действовать четыре основных критерия оценки конкурирующих парадигм - простота, непротиворечивость, документальное обеспечение и соотношение с другими теориями. Однако они являются в гораздо большей мере ценностями, нежели жесткими правилами или алгоритмами выбора.

С этой точки зрения трудно не заметить активного процесса взаимопроникновения художественной литературы и исторической науки, свидетельством которого становится появление исторических исследований совершенно уникального типа. Вышедшие из-под пера исследователя работы по постсоветской современности претендуют на статус таких сочинений, с помощью которых современник будет в состоянии в доступной форме ознакомиться и постичь отечественную историю рубежа ХХ-ХХI вв. Происходящая трансформация исторического знания органично вписывается во всеобщий культурный сдвиг.

Постмодернистское сближение истории и литературы актуализирует три принципа отбора исторического материала по проблемам постсоветской истории. В рамках событийного принципа за сюжетную основу берутся исторические события. Историографический принцип предполагает изучение полярных исследовательских точек зрения.       В соответствии с текстовым принципом документы подбираются по принципу несовпадения семиотических кодов.

Даже сформированный с учетом всех этих подходов документально-историографический комплекс по любому сюжету современной отечественной истории обладает достаточно большим потенциалом разнообразных, но равноценных прочтений и интерпретаций. Их гораздо больше, когда речь идет о документально-историографическом комплексе, созданном на основе одного из указанных принципов.

Характер конструирования современного исторического знания зависит от возможных типов исторических исследований обозначенных еще в конце Х1Х – начале ХХ вв. немецким исследователем Е. Бернгеймом. Исследования по истории постсоветской современности представляют собой либо репрезентацию того или иного исторического материала, либо  оценку исторических событий с точки зрения той или иной шкалы ценностей, либо анализ развития собственно исторической мысли.

Колоссальное количество научной, публицистической, политологической и художественной литературы по истории постсоветской современности вызывает опасения относительно способности современного общества «переварить» и «усвоить» производимое историческое знание.

Поэтому остро встает проблема параметров исторического знания, которые будут зависеть от соотношения «прошлого» и «настоящего», истории отдельного человека с истории общества в целом,   «знания повседневного» и «знания экспертов».

Как известно, развитие исторического знания заключается в последовательном выдвижении и принятии научных теорий, обладающих все большим и большим эмпирическим содержанием. Однако все теоретические конструкции только способствуют познанию, но отнюдь не дают познания реальностей.

В определенной степени это связано с тем, что историческое развитие никогда не соответствует языковым артикуляциям, посредством которых общество действует, обозначает себя, интерпретирует и заново формирует. История не раскрывается через способ ее понимания, и семантические структуры исторических понятий определены восприятием времени.

Исследуя постсоветскую историю, исследователь вынужден думать не только о логике, но и о форме изложения результатов своих изысканий, особенно когда он стремится донести до читателя так называемый дух изучаемой эпохи и собственное восприятие ее.

Историописание, как известно, представляет собой образ производства идентичности. В связи с тем, что мотивация процесса конструирования исходит из субъекта, пребывающего в определенном социальном мире, то в каком-то смысле история – это отражение образа настоящего в прошлом. И в этом смысле вся история представляет собой форму мифологии в ее культурно-антропологическом понимании.

История как осмысленная версия представляет собой современный научный дискурс. Каждое новое поколение писало и буде писать свою собственную историю, и в каждом поколении присутствуют конкурирующие гипотезы с разными шансами стать если не единственными, то хотя бы доминирующими концепциями. Поэтому постсоветская история постоянно будет менять свою форму в дискурсе настоящего. То, что помнят о том или ином событии или процессе, зависит от способа его репрезентации, который должен соответствовать скорее способности социальных групп сформировать образ постсоветской России ХХ-ХХI вв., чем возможности исследователя пробудить об этом периоде российской истории воспоминания.

Как известно, в современных определениях дискурса все меньший акцент делается на собственно тексте как части дискурса. Акцентируется внимание на внелингвистических, социальных характеристиках дискурса событийного контекста, в котором создается текст, а также на индивидуальных целях, интересах и мировоззренческих ориентациях создателей данного текста. Дискурс следует оценивать, прежде всего, как продукт человеческого мышления, формируемого под влиянием событийного ряда.

Связующим звеном между исторической наукой и художественной литературой выступает метафора как своеобразный художественный образ. В процессе его формирования в научный оборот вводится множество понятий без определения их сущности. Происходит подмена исторических терминов расплывчатыми словообразованиями, которые используются в паре с конкретно-историческим понятием как противопоставление. Создание представления о том или ином историческом событии идет, главным образом, за счет включенности в текст колоссального количества фактического материала.

Характерно, что исследователи постсоветской современности пытаются глубже погрузиться в историю изучаемых процессов, переделать их, а главное убедиться самим и убедить своих читателей в истинности написанного. Отсюда повышенная критическая тональность исследований в условиях углубления разрыва между профессиональным и обыденным историческим сознанием. Профессиональное историческое знание не успевает за потребностями социума, поэтому востребованными становятся работы, написанные в одном из развлекательных жанров.

Периодически возникающие кризисы доверия к научному мышлению активизируют мифологическое начало в общественном сознании. На основе архаических моделей воссоздаются старые мифы в новых социальных и национальных оформлениях. Неслучайно проблематика постсоветских мифов, сложившихся спонтанно или умело внедренных в массовое сознание, привлекает все большее внимание отечественных исследователей.

Все это является продуктом кризиса исторического знания, связанного с формой и логикой изложения полученных результатов. Само по себе это не является негативным этапом в развитии исторического знания. Идет сложный процесс создания новой формы научного дискурса. Современный исследователь вновь пытается достичь недостигаемого баланса между абсолютностью процесса получения нового знания и относительностью его результатов.

 

И.А. Анфертьев

Новые направления в современной отечественной историографии. Военно-историческая антропология: теоретические и междисциплинарные проблемы новой отрасли исторической науки

 

Краткий и далеко не полный обзор новых направлений современной отечественной историографии следует начать, видимо, с того, что остался в прошлом публицистический этап российской историографии. Вместе с тем поверхностная и ненаучная ликвидация “белых пятен” в прессе и на телевидении продолжается, что свидетельствует о непрекращающихся попытках ревизии прошлого страны. Доживает свой век, по мнению ряда исследователей, и этап «политизированного» изучения и осмысления истории. Вместе с тем появляются и новые мифы, в том числе и попытки героизировать отдельных личностей. Одновременно и, можно сказать, параллельно, в отечественной историографии идет поиск новых исследовательских подходов, в связи с чем ученые все активнее обращаются к методологическим концепциям мировой исторической науки. (1)

В последнее время историков все больше привлекают проблемы социального облика, мировоззрения и самосознания отдельных слоев общества; образа жизни сословий в России; история предпринимательства; роль российских консерваторов и либералов России; история Русской православной церкви и проблемы религиозного сознания народа, в том числе и подлинная история различных российских конфессий; история и исследование исторической науки русского зарубежья; возрождаются иконографические аспекты отечественной историографии; проблемы страноведения, регионоведения и городоведения. В частности, активно развивается историческое сибириеведение.

Сегодня можно говорить о появлении и таких новых направлениях в отечественной историографии как политическая, экономическая, социальная истории, историческая психология, история ментальностей, история повседневности, микроистория и др. Например, в Московском государственном университете развивается новое междисциплинарное направление – историческая имагология – изучение взаимных представлений разлиных народов друг о друге.

Кстати, новые подходы проявились и в традиционной для советской историографии проблематике, в частности, более углубленном и объективном исследовании проблем революционного движения и революций в России, Гражданской и Великой Отечественной войн, интеграции отечественной исторической науки в мировую историческую науку. (2)

Предпринимаются попытки всестороннего и глубокого анализа конкретно-исторических фактов и теоретико-методологических аспектов изучения российской, советской и постсоветской истории в контексте развития мировых тенденций и явлений с учетом внешних и внутренних условий, а также взаимодействия объективных и субъективных факторов. (3) Что изучать в нашей истории и как изучать историю – эти проблемы все активнее обсуждаются в среде профессиональных историков. В связи с данными дискуссиями исследователи, в частности, активно обращаются к творческому наследию М. Блока, Л. Февра, Ф. Броделя, которые считали историю прежде всего наукой о человеке, о людях во времени, полагали необходимым применять конкретно-исторический подход к изучению не просто людей в обществе, а людей, живущих в определенной социальной среде. (4) Задача, по их мнению, состояла в том, чтобы современную историческую науку превратить в науку о человеке.

В условиях, когда человечество пережило две кровопролитные мировые войны, целую серию локальных войн и вооруженных конфликтов, в том числе и на рубеже XX-XXI вв., нет ничего удивительного в том, что отечественная историческая наука обратилась к проблеме человека в кон­тексте военных потрясений. Российскими историками, в первую очередь Е.С. Сенявской (Институт российской истории РАН), был поставлен вопрос о необходимости осмысле­ния «человеческого измерения» войны в рамках новой отрасли исторической науки — военно-исторической антропологии. (5) К настоящему времени увидели свет монографии, проведены конференции, в том числе и в РГГУ, на которых комплексно исследовалась природа войны через призму сознания и поведения воинов, воинских ценностей и традиций, внутриармейских отношений, психологических особенностей военного искусства и боевых действий, сделана попытка определить предмет, задачи, инструментарий новой отрасли, намечена программа исследований о проблемах сознания и поведения воинов в различных исторических условиях, куль­турно-исторических особенностях военной элиты России, воздействия мировых войн на общественное сознание, гендерного подхода в военной антропологии и др.

Постановка вопроса о военно-исторической антропологии как новой отрасли исторической науки, полагает Е.С. Сенявская, стала возможной в результате бур­ного накопления знаний как в трудах историков, так и их коллег в других общественных и гуманитарных дисциплинах. Область военно-атропологических исследований, по ее мнению, является междисциплинарной, и освое­ние ее возможно только совместными усилиями ряда наук, с использованием теоретико-методологических концепций, нормативно-правовых актов, эмпирических данных и научных исследований по проблемам научного познания войны как одной из форм разрешения межгосударственных и иных противоречий, с учетом геополитических представлений военной элиты государства, морально-психологической подготовки войск воюющих государств, военной добле­сти, психологической подготовки, обучения и воспитания воинов перед лицом смерти. (6)

Новизна данного подхода, на мой взгляд, заключается в акцентировании внимания на типологии войн в «человеческом измерении», обосновании необходимости историко-антропологических исследований войны и армии, как в военное, так и в мирное время, значе­ния войн для государства, специфики больших и малых войн, возможности их предотвращения. Наибольшее внимание уделяется проблемам историко-антропологических аспектов изучения опыта участия России (СССР) в мировых и локальных войнах, сознанию и поведению воинов в различных исторических условиях, проблемам предотвращения войн, механизмам и способам адаптации к послевоенной мирной жизни.

К числу наиболее важных проблем военно-исторической антропологии на данном этапе следует, видимо, отнести следующие:

¾   выявить сущность теоретических и междисциплинарных проблем военно-исторической антропологии как эффективного инструмента исторического познания;

¾   изучить основные этапы подготовки и ведения мировых войн и их воздействие на сознание участников и современников;

¾   рассмотреть основные социально-психологические и ценностные аспекты отношения к войне и ее последствий в восприятии гражданского населения на современном этапе, роли человеческого фактора в вооруженных конфликтах;

¾   определить специфику отражения войны в ощущениях, образах и психических состояниях военно-политического руководства, командования и рядового участника;

¾   проанализировать особенности культурологических и исторических аспектов формирования военной элиты России и взгляды военных теоретиков и практиков о поведении человека на войне.

В числе междисциплинарных проблем военно-исторической антропологии следует назвать проблемы «человека и войны» в зеркале социологии; психологию войны: постановка проблемы с позиций военно-психологической науки; сознание и поведение воинов как предмет изучения военно-исторической антропологии; социальную антропологию войны; системный ана­лиз войн в историко-антропологическом ракурсе.

На кафедре новейшей истории ИАИ РГГУ учебно-научным центром «Новая Россия. История постсоветской России» подготовлен учебно-методический комплекс (УМК) по дисциплине «Антропологические аспекты современной военной истории России», предназначенный для подготовки магистров по направлению 520800 «История» специализированной программы «История коммуникации в России на советском и постсоветском пространстве». Включает программу курса, тематические разделы, развернутый список обязательной и дополнительной литературы, вопросы и задания к аттестации. В основе УМК следующие принципы: взаимодополняемости теоретических и эмпирических знаний с доминированием прикладного аспекта; совершенствование инновационных подходов в образовании, связанных с активизацией мотивационных ресурсов обучающихся; корректировки образовательного процесса в направлении автономного (самостоятельного) получения знаний магистрами; варьирование форм семинарских занятий в зависимости от уровня заинтересованности магистрантов. Главные содержательные проблемы УМК:  возникновение и развитие военно-исторической антропологии как новой отрасли исторического познания, ее основных теоретических и междисциплинарных направлений; соотношение историко-культурных особенностей военной элиты России и человеческого фактора в вооруженных конфликтах современности; социально-психологические и ценностные аспекты мировых войн и их воздействие на сознание участников и современников; познание психологических особенностей военно-политического руководства, командного состава и рядовых воинов в боевых условиях. Цель курса – подготовить специалиста, обладающего знанием основных теорий и практик политической истории в СССР и РФ, способного комплексно анализировать природу войны как сложного социального феномена, ориентироваться в современном восприятии военных действий и влиять на их ликвидацию. Курс обеспечивает:

¾   знание эмпирических (факты и опытные данные); теоретических (совокупность идей и теоретических воззрений); операционных (набор методов и способов эмпирического апробирования) составляющих военно-исторической антропологии как эффективного инструмента исторического познания;

¾   умение проводить научную экспертизу отражения войн в ощущениях, образах и психических состояниях военно-политического руководства, командного состава и рядовых участников с точки зрения ожидаемого от них эффекта; моделировать основные этапы подготовки и ведения возможных войн и характера их воздействия на сознание участников и современников;

¾   навыки профессионального воздействия на формирование социально-психологических и ценностных аспектов отношения к войне и ее последствий в восприятии гражданского населения на современном этапе, роли человеческого фактора в вооруженных конфликтах современности.

Курс ориентирован на знание теоретических и прикладных проблем взаимодействия армии и общества на политическом пространстве российской государственности в конце ХХ – начале ХХI вв. При его подготовке используется обширный круг работ отечественных и зарубежных авторов. Основными организационными формами занятий являются лекции. К числу форм текущего и итогового контроля знаний относятся рецензирование научных работ в форме историографического анализа для промежуточной аттестации и подготовка реферативных работ для итоговой аттестации.

Таким образом, это позволит студентам ИАИ РГГУ изучить комплексы источников для исследований по воен­но-исторической антропологии; выявить типологию войн в «человеческом измерении»; понять природу войн как специфического общественного явления; определить социально-психологический портрет современной военной элиты Российской Федерации на фоне возможных угроз государству; воспроизвести идеальный образ и сформулировать основные качества военного вождя в условиях возможной войны; более обстоятельно изучить духовный облик, долг и честь российского офицера в прошлом и в настоящее время; выявить основные черты высшего командного состава России, в том числе и по материалам современной печати; дополнить картину Великой Отечественной войны ощущениями, образами и психологическими состояниями ее участников; дать объективную оценку мировым войнам в массовом сознании и истори­ческой памяти народа России; освоить источники по изучению менталитета участников Великой Отечественной войны; глубже понять особенности морально-психологической подготовки войск воюющих государств во второй половине XX – начале XXI в.

 

 

 

Примечания:

(1) Время мира. Вып. 3. Война и геополитика. Альманах современных исследований по теоретической истории, макросоциологии, анализу мировых систем и цивилизаций. Новосибирск, 2003; Историческая антропология: место в системе наук, источники и методы интерпретации. Тез. докл. и сообщ. науч. конфер. Москва, 4 февраля 1998 г. М.: РГГУ, 1998; Конец холодной войны: новые факты и аспекты: [сб. науч. тр.] / [Редкол.: В.М. Зубок (отв. ред.) и др.]. Саратов: Научная книга, 2004.

(2)  Поляков Ю.А., Жиромская В.Б. Человек в повседневности: прошлое и настоящее. Научный совет РАН // Вестник Российск. ун-та дружбы народов. Серия "История России". 2003; Военная мысль в изгнании: Творчество русской военной эмиграции. - М.: Военный университет, Русский путь, 1999; Душа армии: Русская военная эмиграция о морально-психологических основах российской вооруженной силы. М. Военный университет, Независимый военно-научный центр «Отечество и Воин», Русский путь, 1997; Историки России: Иконография / Сост. и отв. ред. А.А. Чернобаев. – М. : Собрание, 2008.

(3)  Очерки российской истории: современный взгляд / Под ред. А.И. Уткина. В 2-х частях. Часть 1. – М. : МАКС Пресс, 2008. - С. 3.

(4) Гуревич А.Я. Историче­ский синтез и школа «Анналов». М., 1993; Историческая антропология: место в системе наук, источники и методы интерпретации. Тез. докл. и сообщ. науч. конфер. Москва, 4 февраля 1998 г. М.: РГГУ, 1998.

(5) Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2002. Предмет, задачи, перспективы развития. – М. : РОССПЭН, 2002. – С. 3. См. также: Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2003/2004. Новые научные направления. М.: РОССПЭН, 2005; Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2005/2006. Актуальные проблемы изучения. М.: РОССПЭН, 2005.

(6) Сенявская Е.С. Человек на войне: историко-теоретические и методологические проблемы // Теоретиче­ские проблемы исторических исследований. Информационно-аналитический бюллетень Центра теоретических проблем исторической науки. Вып. 3. Ноябрь 2000 г. (Труды исторического факультета МГУ. Т. 20). М., 2000; Она же. Теоретические проблемы военной антропологии: историко-психологический аспект // «Homo belli — человек войны» в микроистории и истории повседневно­сти: Россия и Европа XVIII — XX веков». Материалы Российской научной конференции. 19-20 апреля 2000 г. Н.Новгород, 2000; Она же. 1941-1945: Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование. М., 1995; Она же. Человек на войне. Историко-психологические очерки. М., 1997; Она же. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М., 1999; Она же. Образ врага в сознании участников Первой мировой войны // Вопросы истории. 1997. № 3; Она же. Фин­ны во Второй мировой войне: взгляд с двух сторон // История. 1997. № 48; Она же. Япония в войнах с Россией (XX век). // История. 1998. № 16; Она же. Образ Германии и немцев в годы Второй мировой войны глазами советских солдат и офицеров // Военно-исторический архив. Вып. 13. М., 2000; Она же. Советские войска на территории противника в 1945 г. // Военно-исторический архив. 2000. № 13; Она же. Финны во второй мировой войне: взгляд с двух сторон // Рос­сия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 1. М., 2000; Она же. «Проблема «свой - чужой» в условиях войны и типология «образа врага» // «Наши» и «чу­жие» в российском историческом сознании. Международная научная конференция. 24-25 мая 2001 г. СПб., 2001; Она же. Солдаты Красной Армии на польских землях: психологи­ческие аспекты отношений с польским гражданским населением // Военно-исторический архив. 2002. № 2(26); Она же. Япония - противник России в войнах XX века // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 2. М., 2002; Она же. Фин­ляндия как противник СССР во Второй мировой войне: формирование и эволюция «об­раза врага» в сознании советского общества // Россия и страны Северной Европы: из ис­тории приграничных отношений в XVI-XX вв. Материалы междунар. научно-практич. конфер. 17 августа 2002 г. Петрозаводск, 2003; Она же. «Человек на войне: «свои» и «чу­жие» // Мировые войны XX века. Кн. 1. Первая мировая война. Исторический очерк. М., 2002; Она же. Финляндия как противник СССР во Второй мировой войне: формирование и эволюция «образа врага» в сознании советского общества в 1939-1940 и 1941-1944 гг. // Многоликая Финляндия. Образ Финляндии и финнов в России. Великий Новгород, 2004; Она же. Влияние войн XX века на формирование образа Финляндии и финнов в России // Межкультурные взаимодействия в полиэтничном пространстве пограничного региона. Сборник материалов международной научной конференции. Петрозаводск, 2005; Она же. «Образ врага» в сознании участников Первой мировой войны // Россия и Европа в XIX-XX веках. Проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур. Сб. научн. трудов. М., 1996. С. 75-85; Она же. «Образ врага» в сознании участников мировых
войн // Россия и Запад: формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX века. М., 1998. С.235-274; Она же. Исламское общество Афганистана глазами воинов-«афганцев» // Россия и внешний мир: диалог культур. Сб. статей. М., 1997. С.89-100.

 

А.В. Шубин

От советской истории к постсоветской: основные проблемы перехода 1985-1993 гг.

 

Период конца 80-х – начала 90-х гг. революционен, и как всякая революция, граница эпох – он принадлежит им обоим. Несомненно, что здесь содержатся не просто истоки современной России, отсюда происходят ее основные социальные и институциональные элементы. В то же время это – несомненная часть советской истории. Ведь советская история включает Перестройку, а советская система в ее поздней модификации существовала до 1993 г. Это было время распада советского общества образца 70-х гг. Но это же время было и Советским возрождением, регенерацией принципов советской самоорганизации и демократии, которые придавали советской идее силу на заре советской истории.

В общественном сознании весь период второй половины 80-х – 90-х гг. сливается воедино. То и дело приходится слышать: грянула Перестройка, прошла приватизация, остановились предприятия… Между тем это разные этапы истории нашей страны. На пути СССР в 1985-1993 гг. встречалось множество исторических развилок, и мы не имеем права смешивать, как это нередко делается, причины Перестройки и причины распада СССР, реформ 1992 г. и др. В 80-е гг. сложилась неизбежность перемен, но не их направления. Направление реформ, определившееся сначала в результате прихода к власти Горбачева, а затем в результате раскола его команды и интеллектуально-бюрократических поисков 1986-1987 гг., является результатом как объективных, так и субъективных обстоятельств.

Распространенное и на мой взгляд оправданное мнение – в период Перестройки в СССР имела место революция. Но какая? Назвать ее демократической – это почти ничего не сказать о ее социальном содержании. Переход 80-90-х гг. был слишком глубок, чтобы ограничиваться лишь политической характеристикой, тем более настолько сомнительной применительно к результату реформ, как «демократия». Революция – это раскол общества, социально-политическая конфронтация по поводу самих принципов организации общества. Но разные силы ведут борьбу за разные принципы. Поэтому решение проблемы характера революции имеет смысл искать с помощью понятия «потоки», определяемые по доминирующим социальным силам и характеру общества, к достижению которого они стремятся. Также как, скажем, во Французской революции XVIII в. были самостоятельные крестьянский, плебейский, буржуазный и др. потоки, также и в революции 80-90-х гг. можно выделить интеллигентский, буржуазный и др. потоки. Революцию в целом можно именовать по национально-государственному принципу – Советской (тем более, что возрождение власти Советов было одним из ее важнейших требований). Существенный вопрос – хронологические рамки Советской революции этого периода. Революция начинается тогда, когда Система не может развиваться в соответствии с собственными легитимными правилами, и рамки легитимности взламываются массовым движением. Завершается революция, когда исход конфронтации фиксируется в новой легитимности. Если исходить из этих критериев, то революция началась с массовыми, но незаконными манифестациями 1988 г., а завершилась с принятием Конституции 1993 г.

Интересная проблема для исследователя этой эпохи - маршруты идейной эволюции. Миллионы людей в это время изменили свои взгляды. Генераторами идей были сотни людей, имена которых известны истории. Большинство из них идейно развивались по типичным маршрутам, которые можно свести к нескольким основным. Это – интересный феномен. Почему взгляды менялись так, а не иначе? Что это было: обретение правды или смена мифов? Результат манипуляции или рационального анализа в расширяющемся информационном потоке? Конечно же – и то, и другое. Важно выяснить: в какой степени, и каким образом манипуляция может быть направляемой или возникающей в результате закономерностей мышления, устойчивых ментальных маршрутов. Когда мне говорят, что тогда нас обманули, я не могу не вспомнить вечное: «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад».

В этот период пал коммунистический режим. Это известный факт, за которым кроется проблема: что пало, а что осталось? Историк советской эпохи, который имеет опыт работы в государственном аппарате Российской Федерации, не может не заметить, как много унаследовал от прошлого нынешний механизм принятия решений. И это – не единственная черта преемственности между нынешней государственной системой и коммунистическим режимом. И здесь открывается широкое поле для сравнительно-исторических исследований и выяснения преемственности современного государства РФ с СССР и более ранней российской традицией, а также общего и различного с иными государственными системами. Ведь российская и советская бюрократия подчиняется законам бюрократической иерархии, которые действуют также и в таких далеких от нашей традиции станах, как Япония и США. От выяснения соотношения всех этих факторов зависят и фундаментальные, мировоззренческие принципы – отношение к традиции, государственности, прогрессу, демократии, реформам и революции, социальному конструированию будущего.

Предмет ожесточенных споров (увы, в гораздо большей степени, чем хладнокровного исследования) - причины распада СССР. Мой опыт исследования этой проблемы, который я пока не считаю исчерпывающим для доказательства, свидетельствует все же в пользу недостаточности объективных факторов распада. Даже школьник может перечислить объективные причины распада СССР (благо, эту тему уже освоили авторы учебников). Но ведь в прошлом империи веками жили с подобными болезнями. А СССР погиб. Отсюда вопрос – естественная смерть или убийство? Если убийство – то не было ли здесь зарубежного заговора? При всем обилии информации о враждебных действиях Запада в отношении СССР (и даже благодаря тому, что мы уже много знаем об этих действиях и их результативности), можно признать, что если у СССР были «убийцы», то они действовали не по указанию руководителей зарубежных государств, скорее вопреки им. Финальные причины распада СССР следует искать прежде всего в социально-политической борьбе 1990-1991 гг., исход которой мог быть иным.

Здесь мы вступаем в сферу альтернативной истории и провозглашаем: «история знает сослагательное наклонение». Каковы альтернативы политике, проводившейся Горбачевым? Каковы альтернативы распада СССР? Каковы альтернативы шоковой терапии: можно ли было избежать олигархического капитализма? Здесь у нас возникает соблазн побеждать политиков того времени задним умом. Мы знаем их ошибки (хотя часто предлагаем варианты решения проблем, которые на деле оказались бы еще более разрушительными) и потому понимаем, что они были «глупы», а мы «мудры». Между тем, люди того времени (в том числе и мы сами того времени) принимали решения и генерировали идеи, которые были обусловлены обстановкой, прежним воспитанием и опытом, а главное – незнанием, как дальше будут развиваться события. Альтернативная история требует чрезвычайной осторожности, чтобы не выродится в дешевую публицистику, к которой, увы, сегодня относится большая часть печатной продукции на тему Перестройки и распада СССР.

Еще одна альтернатива – альтернатива кровопролитию – может исследоваться конкретно-исторически. Действительно, редко когда перемены такого масштаба обходились без массового кровопролития в центральных регионах государства. Причины уникально ненасильственного пути перемен в России, Украине и Белоруссии в этот период нуждаются в осмыслении. Ключ к решению содержится в истории общественных движений. Именно в этой сфере закладывались традиции политической культуры, которая бросила вызов режиму. У революционной оппозиции две функции – подрывать основы Системы и создавать конструктивную альтернативу ей. Важным конструктивным завоеванием этого периода стали ненасильственные методы борьбы. Сложись оппозиционная культура иначе, страна не смогла бы миновать более масштабной гражданской войны, чем кратковременное локальное столкновение в финале – в октябре 1993 г. Скажу более – гражданская война воспринималась как нечто весьма вероятное, о предчувствии гражданской войны пели с больших арен и говорили в кулуарах. Но в России, Украине и Белоруссии ее удалось предотвратить.

И последняя проблема, по крайней мере в хронологическом порядке: продолжение советской истории в постсоветской России. Государство исчезло, а страна осталась. Осталась советская культура, и проблема РФ заключается в том, что эта культура сохраняет власть над умами и душами – во многом из-за современной культурной деградации. Не получается превзойти культурные достижения советской эпохи. Постсоветская Россия – это смешение трех паззлов, детали которых перемешаны вместе: досоветская российская традиция, западное влияние и советское наследие. Из этих кусочков «мальчик Кай» безуспешно пытается сложить слово «Вечность», но к отчаянию «Снежной королевы» конца истории не получается. Первые два паззла еще можно было бы сложить в общую картину – таких прецедентов немало. Но советская составляющая не вписывается, не укладывается в прокрустово ложе беспроектного общества эпохи глобализации и постмодерна. Да и сама эпоха, судя по всему, заканчивается, так и не переварив советское наследие. Сегодня самое время изучать элементы советского в нашей жизни. Ведь даже само название нашего времени «пост-советская Россия» - временное. Мы просто пока не знаем, как назовет его история.

 

Л.Е. Горизонтов

Дефицит и «избыточность» в источниковом обеспечении исследований по современной истории

 

Одним из наиболее распространенных и серьезных аргументов против исторического изучения предметного поля современности является утверждение об отсутствии репрезентативной источниковой базы. Показательно, что и студенты, с первого курса специализирующиеся по постсоветской истории (этого в РГГУ удалось добиться и для запускаемой в 2009/2010 уч.г. программы бакалавриата), порой выражают желание заниматься более ранними и, следовательно, «классическими», с точки зрения исторической науки, периодами. Имеются, впрочем, и прецеденты прямо противоположные: на постсоветскую программу специалитета переводятся, а на нашу магистерскую программу поступают те, кто до того занимался другими эпохами. Среди магистрантов-историков, которые вправе выбирать между советским и постсоветским периодами, преобладают отдающие предпочтение современности.

В отличие от других, преимущественно экстранаучных, доводов скептиков, сомнения по поводу источниковой базы касаются самой основы исторического познания, делающей историю наукой. Поэтому инвентаризация этой базы важна как в практическом, так и в теоретическом планах.

Ограниченность источниковой базы не является красным светом для исторических исследований: в противном случае, пришлось бы, как минимум, отказаться от изучения Древнего мира и раннего Средневековья. Думается, что неприятие истории современности характерно в первую очередь для специалистов по XIX и XX вв. Действительно, если сравнить обеспеченность доступными источниками истории внутренней и внешней политики дореволюционного, советского и постсоветского периодов, это сравнение будет явно не в пользу последнего из них. Однако в новой России политическое пространство не ограничено пределами государственного аппарата. Политика стала гораздо публичнее. В особую ветвь власти превратились СМИ.

Вспомним и о том, что долгое время доступ к архивной документации советской эпохи был крайне ограничен. В особо сложном положении оказалась западная советология. Однако максимально используя доступные источники, расширяя их круг за счет методических новаций, ей удалось сформировать версию, альтернативную официальной советской, которая также весьма уязвима с точки зрения фундированности источниками. Сейчас, после архивной революции и даже после архивной контрреволюции (значительно уступающей по своим масштабам первой) ситуация качественным образом изменилась.

Доступной для исследователей стала внутренняя история Перестройки. Иногда свободный режим доступа к архивным фондам продлевается вплоть до 1993 г. (ГА РФ, РГАНИ, Московский архив общественных движений). Фондами нетрадиционной печати обзавелись и крупные библиотеки. Архивы готовы комплектоваться документами рубежа веков, но данное направление для них явно не приоритетно. Все это надо иметь в виду, планируя производственные практики студентов и, особенно, магистрантов, помощь которых могла бы быть весьма полезной архивистам.

Современной историографии чужда концентрация на том, что происходило в коридорах власти. Многие сферы общественной жизни предоставляют огромное количество источников, пригодных для исторического анализа. Между тем интересы историков и правила комплектования государственных архивов не вполне согласуются. Особого внимания в этой связи заслуживает опыт общественных инициатив в создании архивных собраний. Так, в 1988 г. при Историко-архивном институте (МГИАИ) возник «Народный архив», ориентированный прежде всего на историю повседневности, отраженную в личных фондах рядовых граждан. На хранение принималась также читательская почта ряда периодических изданий, начиная с «Огонька», которой грозило уничтожение (1). Собранный при активном участии студентов материал содержит информацию о прошлом страны вплоть до начала XXI в. Общественный резонанс имела и развернутая в годы Перестройки образовательная программа «История страны в истории семьи», которая вызвала массовый интерес к хранящимся дома документам и свидетельствам представителей старшего поколения. Эта конкурсная программа продолжается по сей день.

Хотя в настоящее время уже действуют публичные фонды президентов – М.С.Горбачева, Б.Н.Ельцина, В.В.Путина, большой массив источников, отражающий деятельность политиков, продолжает оставаться в личных архивах. Можно предположить, что их путь в общедоступные хранилища будет долгим и непростым. Для потенциальных фондообразователей они служат подспорьем при написании мемуаров, а порой и исторических исследований.

Следует отметить, что многие воспоминания, даже не претендующие на глубокое осмысление прошлого, содержат элементы исторической интерпретации, – это одна из причин повышенного внимания к данному виду источника. Немногим раньше архивной в период Перестройки начинается подлинная мемуарная революция, на первом этапе которой увидели свет многочисленные источники личного происхождения по дореволюционной и советской эпохам, а также истории Русского зарубежья. Переиздавались ставшие раритетными издания и готовились к печати архивные, в результате чего зазвучали голоса тех, кто по политическим мотивам находился под запретом.

Наибольший интерес для нас представляют публикации новых мемуаров. Многие из них, начиная с «Исповеди на заданную тему» Б.Н.Ельцина, являлись непосредственным продуктом политической борьбы и писались устраненными или вытесняемыми с политической арены деятелями. Отсюда полемическая заостренность текстов, впрочем, совсем не редкая для мемуарного жанра. Общая тенденция – большая раскованность мемуаристов как результат ослабления цензуры и автоцензуры. Сейчас мы располагаем большим корпусом воспоминаний, реже дневниковых записей, партийных функционеров различного уровня – от членов Политбюро до работников аппарата ЦК КПСС и местных партийных организаций. Преимущественно посвященные доперестроечному периоду, они освещают также вторую половину 1980-х гг. и содержат рефлексии по поводу постсоветского развития страны. Многие мемуары публиковались в газетах и журналах, что затрудняет их поиск. Историческая наука определенно не успевает вводить эти источники в научный оборот.

Насущной задачей является создание аннотированного указателя, подобного существующим аналогам по более ранним периодам. Вслед за монументальным изданием под редакцией П.А.Зайончковского были выпущены справочники по мемуаристике советского периода (доведены только до 1982 г.) и послеоктябрьской эмиграции. Последние тома «Советского общества в воспоминаниях и дневниках» увидели свет в 2005-2006 гг. Базовым учреждением для этого проекта послужила Публичная историческая библиотека в Москве. В настоящее время, уже на базе Российской национальной библиотеки в Петербурге, готовятся последующие тома, которые должны учесть мемуары, изданные в СССР и РФ в 1983-2000 гг. Значительное запаздывание проекта, весьма ощутимое для историков современности, налицо.

В целом приходится констатировать, что исследования современной истории пока лишены необходимого библиографического и справочно-информационного обеспечения. Это касается архивных собраний, учета исследовательской литературы и публикаций источников различных видов. Возможно, пришло время для инициирования периодического издания, профилированного на публикации источников по современной истории. Стоит напомнить и о том, что в разных странах, в том числе бывших социалистических, существует опыт проведения конкурсов мемуарных свидетельств.

Мемуары последнего поколения требуют серьезного источниковедческого комментария. Это в значительной своей части, так сказать, суррогатные мемуары: как минимум, получившие основательную литературную редакцию, а зачастую - продукт обработки аудиозаписей или даже авторизации написанного на заказ чужого текста. Как видим, современная мемуаристика погранична с устной историей. Последняя в определенной степени восполняет закрытость других видов источников, позволяя, в частности, реконструировать механизм принятия политических решений. Прав В.Л.Шейнис, утверждая, что «источник современной истории – не только книга, газета, архивный документ, но и живой человек, участник и свидетель событий. Может быть, это самый интересный и информативный источник» (2).

В то самое время, когда возникает «Народный архив» Б.С.Илизарова, другой представитель академической науки С.Б.Станкевич во вновь созданной Советской ассоциации молодых историков горячо ратует за oral history. В 1993 г. был издан сборник бесед с членами союзного правительства, отправленного в отставку в декабре 1990 г. (3). М.Ф.Ненашев – бывший глава Госкомитета СССР по печати и телерадиовещанию, провел встречи с девятью своими коллегами, включая экс-премьера Н.И.Рыжкова.

Для успешной работы в жанре устной истории крайне желательна специальная подготовка интервьюера. Полезным бы было проведение журналистами занятий со студентами. Научные руководители должны побуждать своих учеников к использованию ресурса устной истории, что позволяет, помимо прочего, формировать ряд важных профессиональных и социально-личностных компетенций. В то же время не раз приходилось сталкиваться с ситуацией, когда учащиеся затрудняются интегрировать материалы интервью в свои исследования.

Развитие мультимедийных возможностей привело к созданию видеомемуаров, презентация которых в 2008 г. проходила в РГГУ, где работа с видеоисточниками уже поставлена на солидную институциональную основу.

Уникальным опытом использования аудиоисточника может служить публикация переговоров в Свято-Даниловом монастыре в первые дни октября 1993 г., когда Русская православная церковь пыталась примирить враждующие ветви светской власти. Магнитофонные записи были предоставлены Московской Патриархией и уже в конце того же 1993 г. увидели свет в книжной форме тиражом 25 тысяч экземпляров (4). Безусловно, существуют неопубликованные аудиозаписи или их фрагменты, которые могут оказаться ценными источниками в руках профессионального историка. Существует возможность использования уже имеющихся материалов опросов и проведения новых.

Бесспорна колоссальная роль теле- и радиовещания, в частности, информационно-новостных и аналитических программ. Огромный массив информации накоплен в аудио- и видеохранилищах радио и телевидения. В популярном жанре исторической документалистики он уже активно используется самими работниками СМИ, нередко с привлечением историков. Созданы целые хроникальные циклы, примером которых может служить проект Л.Г.Парфенова «Намедни. Наша эра», отразивший к 2004 г. продолжительный период с 1961 по 2003 г. и отмеченный повышенным вниманием к артефакту. Передачи цикла после их демонстрации на телеэкранах сначала поступили в продажу на видеокассетах и электронных носителях, а с 2009 г. стали выпускаться также в книжном формате (планируется четырехтомное издание). Кабельное телевидение с 2004 г. транслирует специальный канал «Ностальгия», на котором демонстрируются старые, преимущественно 80-х гг., информационные программы, устраиваются встречи с «героями прошлых лет». Рост ностальгического интереса к ретро-тематике из недавнего прошлого наблюдается и на других, в том числе федеральных, каналах. Внимание к «исчезнувшей империи» характерно также для большого кинематографа. Велико оно и по отношению к «лихим девяностым». Несомненно, телевидение и радио получают немалое количество откликов аудитории, которые отражают общественные настроения и состояние исторической памяти, свидетельством чему может служить массовый интерес к проекту «Имя Россия» (2008 г.).

Новую ситуацию в источниковом обеспечении исследований создал Интернет, пришедший в Россию в постсоветскую эпоху. Этой проблемой уже специально занимаются, в частности, в РГГУ. Изучение современной тематики без ресурсов Интернета немыслимо. В то же время дает о себе знать определенное предубеждение к ним как источникам (вероятно, в силу виртуальности и потенциальной недолговечности), с чем сталкиваются и наши выпускники, защищая свои квалификационные сочинения.

Разумеется, имеет смысл обсуждать, прежде всего, тот корпус Интернет-источников, которые не имеют аналогов на бумажных носителях. Это экспертные оценки, ставшие не только важнейшим источником, но и элементом историографии. Это форумы, официальные и персональные сайты и т.д. Интернет порождает тревогу, противоположную той, которая заставляет ставить под сомнение обеспеченность современной истории источниками: объем электронных ресурсов слишком велик. Совершенно необходимы лоции по Интернету, навыки мониторинга и селекции материала, классификации и критики источников на электронных носителях.

Ограничусь лишь одним аспектом, связанным с обеспечением источниками внешнеполитической проблематики россиеведения. В поле исследовательского внимания должно находиться все, что говорится и пишется о России за рубежом. Обширная тема «Образ России в современном мире» хорошо оснащена источниками, и участие историков в ее разработке тем более необходимо, что при этом неизбежно возникают вопросы исторической политики и стереотипов восприятия с достаточно глубокими, как правило, корнями. Источниковая база, таким образом, расширяется за счет зарубежных источников, освоение которых требует соответствующей языковой подготовки, умения работать в формате «Россия+». Интерес к последнему среди учащихся, вне всякого сомнения, велик, что служит важной предпосылкой для развития одного из приоритетных направлений в изучении современной истории.

Учитывая давние традиции источниковедения в Историко-архивном институте, четко обозначившийся интерес университета к современной истории, можно ожидать, что РГГУ внесет весомый вклад в исследовательскую разработку ее источниковой базы. Думается, что в этом русле было бы целесообразно подготовить несколько магистерских и кандидатских диссертаций.

Источниковая база современной истории восприимчива ко многим факторам. Ее приращению определенно способствует общественный интерес к недавнему прошлому. Трудно отрицать связь между доступностью источников и «завершенностью» того периода, который они отражают. Хотя не будем забывать, что завершенность эта – относительная и переменная величина. Так, крепнущее ощущение преемственности с советским периодом способно сказываться на режиме доступа к архивным материалам. Кто-то по прошествии известного времени садится за перо. И одновременно мы являемся свидетелями ухода из жизни многих уникальных очевидцев. Впрочем, со старением населения шансы историков возрастают: «Увеличение доли старших поколений… указывает на рост объема «живой» социальной памяти» (5). И это не единственный повод для оптимизма изучающих современную историю.

 

 

 

Примечания:

(1) Илизаров Б. И Слово воскрешает… или «Прецедент Лазаря». М., 2007. С.9.

(2) Шейнис В. Взлет и падение парламента. Переломные годы в российской политике (1985-1993). М., 2005. Т.1. С.17.

(3) Последнее правительство СССР. Личности. Свидетельства. Диалоги, М., 1993.

(4) Тишайшие переговоры. М., 1993.

(5) Илизаров Б. Указ. соч. С.392.

 

В.Е. Журавлёв 

Объективистские и аксиологические подходы к постсоветской истории

 

История является наукой и уже в силу этого направлена на поиск объективно-достоверного знания, а значит «a priori» основываться на достоверно установленных фактах. Обратимся вначале к фактам, которые имеют место вокруг самой исторической науки. В последнее время на западе и в странах Восточной Европы наблюдается ярко выраженная тенденция новой интерпретации истории. Это касается истории совсем недавней, например, грузино-югоосетинского конфликта в августе 2008 г. Это относится и к истории уже весьма отдалённой во времени. Например,- ввод войск стран-участников Организации Варшавского договора в Чехословакию в 1968 году, «голодомор» на Украине 1932- 1933 гг., героизация личности украинского гетмана Ивана Мазепы, который в 1708 г. перешёл на сторону шведского короля Карла XII и т.п.

Отличительная особенность этой тенденции состоит в том, что она не является, строго говоря, научной. Историк изучает социальные факты и рассматривает их с той стороны, в которой они специфичны для определённого народа и определённой эпохи. Его задача состоит в том, чтобы выявить и охарактеризовать собственный, индивидуальный облик изучаемого общества в каждый период его жизни. Поэтому, когда проблемы ретроспективных конфликтов и социальных процессов обсуждают профессиональные историки, философы, социологи, учёные других гуманитарных специальностей, они апеллируют к фактам, стремятся максимально полно воссоздать события и эпоху в её целостности, учитывая экономические, политические, культурные, идеологические и иные факторы.

Иначе обстоит дело, когда интерпретацию исторических событий берут на себя действующие политики. История для политика становится частью идеологии, своего рода предвыборной программой. Здесь открывается простор для произвольной субъективной оценки, исторической фальсификации. Зададим вопрос западному политику, как он оценивает полное разрушение немецкого города Дрезден англо-американской авиацией в годы второй мировой войны; атомную бомбардировку американцами японских городов Хиросимы и Нагасаки; применение напалма против партизан и мирного населения во Вьетнаме; вторжение и фактическую оккупацию Ирака; фактическую оккупацию войсками НАТО Афганистана? Вероятно, он будет говорить о защите демократических ценностей и военной необходимости этих действий.

28 ноября 2006г. Верховной Радой принят закон, в котором утверждается, что «голодомор 1932-1933 годов на Украине является геноцидом украинского народа». Президент Украины Виктор выдвинул инициативу установить уголовную ответственность за отрицание изложенной версии событий. Не вдаваясь в подробности этой проблемы, всё-таки отметим, что если исходить из идеологических и морально-психологических установок руководителей правящей в СССР партии 1930-х гг., то национально-этническая составляющая в них отсутствовала. Мораль для партийного руководства и начальников органов безопасности имела исключительно классовый характер. При этом коммунистические выдвиженцы на Украине, как и в других республиках СССР, прошли жестокую школу гражданской войны. Без учёта этого обстоятельства, и, не проанализировав максимально возможное количество документальных свидетельств, вряд можно делать обоснованные выводы о причинах и обстоятельствах голодомора на Украине. В этом случае можно говорить о намеренной фальсификации истории со стороны нынешнего украинского политического класса. Цель этой фальсификации является достаточно очевидной – представить народ Украины как народ-жертву со стороны советской, а если взять историю с Мазепой, то и со стороны российской империи. Тем самым оправдывается с исторической точки стремления некоторых украинских политиков к интеграции Украины в НАТО.

С общеметодологической точки зрения в социально-гуманитарном знании сложились две основные тенденции: объективистская - призывающая с объяснению, основанному на точных методах и исключении всего субъективного, воплощенного в ценностных суждениях и герменевтическая - ориентированная на толкование и понимание текстов, на поиск смыслов, используемых понятий, проблему наложения смыслов и интерпретаций.

Если встать на позицию объективистскую, характерную для позитивистского естественнонаучного подхода, то в истории можно ограничиться поиском и изучением фактов, не пытаясь давать им ценностную оценку и интерпретацию. Но поскольку история является не только наукой, но и учебной дисциплиной, то её изучение и преподавание имеет не только познавательную, но и воспитательно-идеологическую функцию. Соответственно очень серьёзное значение приобретает интерпретация полученных исторических фактов. Здесь имеет значение, с одной стороны, социальная позиция ученого, его вовлеченность в политический процесс. С другой стороны необходимость защиты автономии знания, её свободы от ценностей, её опора на научно установленные факты.

Поскольку, так или иначе, интерпретация истории в рамках исторической науки неизбежна, то возникает вопрос - на какой методологической основе её можно осуществлять? Здесь видятся два основных подхода – идти от событий к определённой концепции (индуктивный метод), или от общей теории к концепции (дедуктивный метод).

В XX веке преобладали аксиологические дедуктивные интерпретации истории. Например, марксистская парадигма основывалась на материалистическом понимании истории, в соответствии с которым исторические события объясняются через материальные основы жизни людей, а также как результат их сознательной деятельности. Во многом определяющей по постановке мировоззренческих и идеологических проблем, важной для понимания развития социальной науки в СССР стала статья Иосифа Сталина, вышедшая 12 сентября 1938 года в газете «Правда» «О историческом и диалектическом материализме». Со ссылками на работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина в статье даются основные методологические характеристики социальной теории: общественная жизнь, развитие общества считались познаваемыми, законы развития общества рассматривались как объективные истины.

Для либеральных историков также характерен аксиологический подход. Западные элиты фактически присвоили себе монополию на истинные политические и нравственные ценности, которые они навязывают всему остальному миру. Государственный Департамент США ежегодно публикует доклад о поддержке США прав человека и демократии в мире, в котором проводится анализ в разных государствах вопросов обеспечения верховенства права, надлежащего управления, свободы мнения, слова, собрания, легитимности выборов и т.д. Атрибутивная система ценностей Европы в современных условиях содержалась, например, в речи вице-президента США Дика Чейни, произнесённой на конференции балтийско-черноморских стран в Вильнюсе 4 мая 2006 года. В ней отмечалось, что демократические выборы должны быть справедливыми, свободными, должны функционировать без преследований политические партии, информировать граждан должны независимые СМИ. По итогам выборов должна проходить добровольная и спокойная передача власти. Каждый человек имеет право на свободу совести, граждане равны перед законом, меньшинства не должны испытывать угнетения. Двигатель экономического процветания – свободный рынок и частный сектор, необходима борьба с коррупцией в органах власти. Расширение ЕС, экспансия НАТО на восток, в том числе на территорию СНГ и Балтию, размещение новых систем вооружения и военных баз в Польше, Чехии, Румынии, Болгарии и т.д. идеологически подаются как укрепление безопасности демократического развития этих государств, их приобщение к семье так называемых «цивилизованных» народов.

Впрочем, эта позиция не нова в европейской политике и европейской истории. Николай Трубецкой в своей работе «Европа и человечество», вышедшей в Софии в 1920 г., а также в других работах отмечал, что для европейцев характерен крайний психологический эгоцентризм. То, что европейцы называют космополитизмом и цивилизацией, во имя чего призывают «нецивилизованные» народы идти вместе с европейскими странами по пути мирового прогресса, на самом деле является романо-германской культурой. Народы, попавшие под культурный европейский экспорт, по мнению Н. Трубецкого, оказываются в политической и экономической зависимости от европейских государств, теряют свою культурную традицию, обречены на вечное подражание и отставание.

При этом русский учёный не отрицает самой возможности взаимодействия культур. Он пишет: «смотря на романо-германскую культуру лишь как на одну из возможных культур, остальные народы могут взять из неё те элементы, которые им понятны и удобны, и в дальнейшем свободно изменять эти элементы применительно к своим национальным вкусам и потребностям, совершенно не считаясь с тем, как оценят эти изменения романо-германцы со своей эгоцентрической точки зрения».

Надо отметить, что марксистская, позитивистская, либеральная, эволюционная, функциональная и иные социальные парадигмы исходят из рационального взгляда на мир в стиле «модерн». Для модерна характерно стремление к упорядочению, классификации, признание универсальных закономерностей, возможность типологий, существование универсальных ценностей и возможность их рационального обоснования и познания.

Иной подход у появившегося в конце XX века постмодернизма. Постмодернизм изначально отвергает принцип системной организованности, целостности и структурной упорядоченности общества. Он рассматривает социальную реальность как множественность, состоящую из отдельных, единичных, разрозненных элементов и событий. Социальные изменения, согласно постмодернизму, носят нелинейный, многовариантный характер и никогда до конца не детерминированы. С позиции постмодернизма социальная структура общества формируется, прежде всего, на основе образования, уровня культуры и ценностных ориентаций. Здесь именно культура является самодостаточной реальностью, которую необходимо понять, необходимо глубокое изучение культуры автономного сообщества и его адаптацию для восприятия в других сообществах.     

Методологически «постмодерн» может быть тем более интересным при анализе исторических процессов, что благодаря своему релятивизму позволяет уйти от штампов «вестернизации» как единственно верному пути исторического развития. Кстати, переживаемый Россией в настоящее время экономический кризис во многом обусловлен тем обстоятельством, что правящие элиты России оказались в методологическом плену теории модернизации, в результате чего золотовалютные резервы оказались в западных банках и подверглись резкому обесцениванию, в то время как могли быть использованы для развития собственной страны. Это объясняет почему гуманитарные науки не находят поддержки у властных элит, поскольку они не боится обнародовать малоприятные истины или отстаивать своё понимание существующего положения вещей.

Для современной российской гуманитарной науки серьёзными вызовами является рассмотрение событий недавней истории - распад СССР и образование новых независимых государств; трагические события октября 1993 г.; первая и вторая чеченская война; дефолт 1998 г.; военные действия с Грузией в августе 2008 г.; вопросы проведения приватизации и нынешнего финансового кризиса. Список может быть продолжен, но серьёзность поставленных проблем уже видна из этого перечня. Как, с каких методологических позиций следует анализировать столь сложные социальные процессы, которые затрагивают напрямую интересы сегодняшних элит?

Прежде всего, на мой взгляд, надо следовать точно установленным фактам. При этом, рассматривая события недавней истории не просто перечислять факты, но и указывать мотивацию действующих лиц, опираясь на документы, автобиографические интервью, мемуары и т.п. Следует указать политические, экономические, социокультурные и иные контексты рассматриваемого временного периода. Это сочетание позитивистской и герменевтической традиций обеспечит научную достоверность изложения и позволит получить репрезентативную интерпретацию происходящего. В тоже время необходимо наличие более общей методологической парадигмальной основы исторического процесса, которая отвечает на вопросы куда, как и зачем происходит историческое развитие. Без такой более общей аксиологической и одновременно научной парадигмы невозможно определить место рассматриваемых локальных во времени и региональных в пространстве изменений по отношению к более общему историческому процессу. Если этот подход к собственной истории не выработает сама российская наука, значит, это сделают иные гуманитарные академические школы, которые тем самым получат право эксклюзивного толкования нашей истории. Вспомним, что мы уже имеем концепты Россия как: «империя зла», «тюрьма народов», «тоталитарное государство» и т.п.

Реальной альтернативой модернизации в условиях кризиса является цивилизационная парадигма. В отечественной и мировой науке эта концепция разрабатывается, начиная со второй половины XIX века, русскими и зарубежными учёными, такими как Н. Данилевский, К. Леонтьев, Н. Трубецкой, Н. Устрялов, П.Сорокин; О.Шпенглер, А.Тойнби, С. Хатингтон и другие авторы. Русский мир как Русская цивилизация означает признание исторической непрерывности русской государственности, начиная со времени Киевской Руси – Московского царства – Российской империи – Советского Союза – и заканчивая нынешней Российской Федерацией и интеграционными процессами постсоветского пространства. Русский мир как цивилизация, не может развиваться вне определённого пространства, вне определённой территории.

Необходимо учитывать, что Русский мир как цивилизация исторически сформировался на духовно-нравственных основах Русской Православной Церкви. Здесь нельзя не привести слова русского философа и общественного деятеля Ивана Ильина: «Значение православия в Русской истории и культуре определяющее. Достаточно признать, что тысячелетняя история России творится людьми христианской веры; что Россия слагалась, крепла и развёртывала свою духовную культуру именно в христианстве, и что христианство она восприняла, исповедовала, созерцала и вводила и вводила в жизнь именно в акте Православия».

Вряд ли надо обосновано ставить вопрос об интерпретации всех исторических событий с церковной точки зрения. Тем более что внешняя церковность и наличие действительно духовных православных ценностей вещи разные. Однако следовать общеметодологическому цивилизационному подходу при анализе фактических событий, на мой взгляд, правильно и соответствует научному подходу к истории, позволяя определить место истории Русского мира в глобальном мировом процессе.

 

С.И. Бойко

Проблема достоверности и доверия к источникам социально-политической информации в расширяющемся информационном пространстве современной России

 

При попытке исследовать, каким образом и почему, в каких направлениях, гражданское общество в переходной к демократической политической системе, особенно в периоды выборов, избирательных кампаний всех уровней, влияет на политические процессы, возникает проблема доверия, проблема легитимности. В зависимости от доверия граждан к политической системе и институтам государства, к политическим партиям, предлагающим гражданам свои формулировки задач, путей решения проблем и целей развития страны, во время выборов возможен тот или иной результат

Доверие – вера, кредит, уверенность; вотум доверия (политическое значение, голосование) (1). Кредит – доверие, которым пользуется данное лицо, общество или государство в имущественном отношении (2). Здесь также прослеживается прямая связь доверия с материальными, экономическими, социальными благами, гарантируемыми действующей властью.

В формировании доверия, положительного общественного мнения о политических событиях и их оценке играют СМИ, а в современных условиях для политически активных граждан основной источник – это интернет-источник. Сайт организации (как государственной, так и политической, общественной или частной) становится ее социальным лицом. Первое, что бросается в глаза – грамотность, ошибки в написании текстов. Примеров каждый может привести множество. Лингвистическая небрежность снижает доверие к содержащейся информации.

Далее, отсутствие или, точнее, законодательное ограничение государственной цензуры в условиях появления первых ростков информационной культуры, повсеместного проявления вульгаризации социальных отношений, – приводит к системному «пожелтению» СМИ. И к отторжению смыслового содержания, к искаженному его восприятию. Мало осталось информационных интернет-порталов, которые не замешаны в политически сомнительных информационных действиях, которые ограничиваются информацией о событии без его политически субъективной оценки. Может быть, пришло время к известной оценке выдающегося историка: «Воруют!» добавить то, что систематически врут?

Следует понимать, что сокрытие и ограничение доступа к информации в современной России проблематично и маловероятно. Значит, политической элите и политическим партиям надо привыкать жить в открытом и полноценном информационном потоке, в информационном поле, равномерную социально-политическую энтропию которого остановить невозможно.

Необходимо новое поколение государственных служащих и политических деятелей, у которых будет минимум «скелетов в шкафу». Тогда не нужно будет прятать или искажать факты, искать и публиковать компромат, перегружать СМИ и общественное мнение компроматом и борьбой с ним. А источники информации станут объективнее, естественно возрастет к ним доверие граждан.

 

 

 

Примечания:

(1) http://lingvo.yandex.ru/es?text=доверие                         22.01.2009

(2) Иллюстрированный энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Эфрона. Том 7 – М.: Эксмо, 2005.– С.221.

 

Н.И. Бухарин

Интернет как важнейший источник в изучении общественных процессов в современной России

 

Как и в прежние времена, большинство первоисточников по новейшей истории остаются для историков недоступными. Вместе с тем к середине 1990-х годов возможности полноценного исследования общественных процессов в современной России, российской внешней политики весьма расширились. Во-первых, это связано с демократизацией функционирования государства и общества в нашей стране, с увеличением транспарентности, т.е. прозрачности, в деятельности государственных органов. Во-вторых, это обусловлено быстрым развитием электронных СМИ, прежде всего Интернета. Благодаря Интернету исследователи получили возможность доступа к большому объему текущей информации из сотен источников.

Различного рода информацию о современной России можно найти в Интернете на порталах и сайтах президента и правительства Российской Федерации, Государственной Думы и Совета Федерации, министерств и ведомств, Росстата, различных информационных агентств, политических партий и общественных организаций, центров исследования общественного мнения, печатных и электронных СМИ – газет и журналов, на сайтах различных аналитических центров и научных организаций и др.

Для историка весьма важно: имеют ли эти порталы и сайты архивы. Как правило, на сайтах официальных структур и центральных газет архивы присутствуют. В основном с конца 1990-х годов или с начала ХХI в. Вместе с тем надо иметь ввиду, что на открытых сайтах газет размещаются только часть статей и материалов, содержащихся в их печатной версии, некоторые из статей даются в сокращенном варианте. Это вынуждает исследователей или прибегать к услугам платных порталов в Интернете, или использовать при работе выборочно некоторые номера самих газет. Важную вспомогательную роль для исследователя играет наличие практически на всех порталах и сайтах систем поиска. Благодаря этим системам в течение нескольких секунд можно увидеть названия файлов, в которых содержится информация по интересующему исследователю сюжету.

Однако в Интернете Вы не сможете прочитать статьи в научных журналах, научные книги. Сайты научных журналов существуют в мировой паутине, но на них Вы можете найти, как правило, оглавление содержания журнала. В Интернете присутствуют лишь названия книг, краткая аннотация и стоимость книги, которую Вы можете купить через Интернет-магазин.

Необходимо сразу же отметить, что нормативно-правовые документы, содержащиеся на Интернет-сайтах президента и правительства РФ, на многочисленных информационных сайтах носят только справочный характер, выполняют информационную функцию и не порождают правовых последствий. Согласно Федеральному закону № 5-Ф3 от 14 июня 1994 г. и Федеральному закону № 185-ФЗ от 22 октября 1999 г. официальным опубликованием федерального конституционного закона, федерального закона считается первая публикация его полного текста в «Парламентской газете», «Российской газете», или «Собрании законодательства Российской Федерации». Поэтому желательно, чтобы исследователь при цитировании законов ссылался на эти издания.

В настоящее время изучение российского государства, его функционирования не возможно без Интернет-сайтов и порталов президента РФ, правительства РФ, председателя правительства РФ, министерств и ведомств, обеих палат Федерального Собрания.

Практически каждый историк при изучении современной России не может не использовать официальный Интернет-сайт «Президент России» (www.kremlin.ru) и Интернет-портал Правительства Российской Федерации. (www.government.ru). Большинство материалов, которые находятся на этом сайте и портале, Вы не встретите ни в одном печатном издании.

На официальном интернет-сайте «Президент России» содержатся такие рубрики или модули, как: новости, выступления (в том числе послания Федеральному собранию, совещания, заседания, рабочие встречи, внешнеполитические контакты, пресс-конференции, интервью, статьи стенографические отчеты и др.), события, документы, в том числе указы и распоряжения президента, бюджетные послания и др. На сайте Вы также можете найти информацию об администрации президента, Федеральном правительстве, Совете безопасности, Государственном совете, комиссиях и советах при президенте, самом президенте и др.

 Портал Правительства Российской Федерации в несколько раз больше, чем сайт «Президент России» и содержит просто огромный массив информации о деятельности этого органа исполнительной власти, социально- экономической политике. Основные рубрики портала: правительство РФ, деятельность правительства РФ, федеральные органы исполнительной власти, интерактивные сервисы, координационные и совещательные органы, которые подразделяются на множество подрубрик. Этот портал содержит информацию о заседаниях правительства начиная с 2004 г. На нем размещены нормативные документы правовых системы «Гарант» и «Консультант Плюс».

Кроме портала Правительства РФ существует специальный сайт Председателя Правительства Российской Федерации В.В. Путина (premier.gov.ru). Этот сайт содержит такие рубрики, как: рабочий день, поездки по России, международные поездки, точка зрения – официальная позиция председателя правительства по ключевым вопросам внутренней и внешней политики, письмо премьеру, для СМИ.

Естественно существуют сайты всех министерств и ведомств РФ. Остановимся вкратце на сайте Министерства иностранных дел (www.mid.ru). Я знаком с сайтами министерств иностранных стран ряда европейских стран и поэтому могу отметить, что сайт МИД РФ – один из лучших в Европе. Прежде всего, на этом сайте можно ознакомиться с ежедневным Информационным бюллетенем департамента информации и печати министерства. Этот бюллетень содержит сообщения пресс-службы президента России, сообщения пресс-службы правительства России и сообщения МИД России. В рубрике сайта «Россия – страны мира» можно найти информационные и аналитические материалы о состоянии отношений РФ со всеми странами мира с 2000 г. по сегодняшний день.

Большой информационный и информационно-аналитический материал можно найти на Интернет-сайтах обеих палат Федерального Собрания РФ. Этот материал касается не только самой Государственной Думы и Совета Федерации, но и общественных процессов в России. Прежде всего на сайтах размещены представляющие для исследователей большую ценность стенограммы заседаний обеих палат. В отличие от сайтов парламентов европейских стран российские парламентские сайты не содержат стенограммы заседаний комитетов, в рамках которых и протекает основная работа депутатов и сенаторов.

Интернет-сайт Государственной Думы (www.duma.gov.ru) содержит следующие рубрики: история ГД, состав и структура ГД, законодательная деятельность, представительная деятельность, международная деятельность, информационные и аналитические материалы ГД, библиотечно-библиографические ресурсы и др. Информационные и аналитические материалы ГД – это информационно-аналитические бюллетени, аналитические вестники, аналитические записки и обзоры, материалы для работы депутатов с избирателями. На сайте размещается постоянно проводимый мониторинг российской и иностранной прессы по темам: «Россия: взгляд со стороны» и «Дума в зеркале прессы». Рубрика «Библиотечно-библиографические ресурсы» содержит библиографический указатель-справочник официальных изданий ГФ, каталог публикаций официальных документов РФ, субъектов РФ, государств участников СНГ, каталог книг по праву и парламентаризму, каталог статей из журналов и сборников по актуальным законодательным, политическим и экономическим вопросам. На сайте размещены информационно-поисковая система «Закон» и нормативно-правовые акты ФС РФ.

На Интернет-сайте Совета Федерации (www.council.gov.ru) можно найти следующие рубрики: о Совете Федерации, руководство, состав, комитеты и комиссии, временные комиссии, законодательная деятельность, мероприятия, материалы пресс-службы, аналитические материалы, межпарламентская деятельность, федеральные законы, совет законодателей, издания Совета федерации и др. На страницах сайта размещены Доклад о состоянии законодательства в Российской Федерации, Программа действий по реализации посланий президентов Федеральному Собранию, обзоры прессы с 1997 г., аналитические вестники с 1994 г. и др.

Так как политические партии, кроме КПРФ, не имеют своей периодической печати, в настоящее время их сайты являются основным источником информации о современных российских партиях, как парламентских, так и внепарламентских. До лета 2008 г. важным источником был информационно-аналитический бюллетень «Партинформ» (главный редактор Ю. Кургинюк), который издавался фондом «Индем». Эти бюллетени с опозданием в несколько месяцев можно было прочитать в некоторых московских библиотеках, а некоторые материалы бюллетеней и на сайте www.partinform.ru. Кое-какие партийные новости об оппозиционных партиях и сейчас размещаются на этом сайте.

На сайтах политических партий Вы можете найти их программные документы, уставы, информацию об их деятельности. Среди этих сайтов весьма выделяется Интернет-портал «Единой России» (www.er.ru). Осенью 2008 г. Интернет-сайт партии, который был сугубо партийным ресурсом, превратился в кольцо сайтов, полезных для массового читателя. В настоящее время портал «Единой России» состоит из трех сайтов. На первом сайте «Первоисточник» размещены последние новости, комментарии экспертов, анализ политических и экономических событий, происшествия, новости культуры, науки и техники, общественной жизни. Этот сайт обновляется в течение суток семь дней в неделю. Второй сайт это - «Берлога», который представляет собой социальную сеть, призванную объединить членов партии, беспартийных, профессионалов в политике, новичков и экспертов. Этот сайт это - дискуссионная площадка, на которую «Единая Россия» приглашает представителей всех российских партий и движений для создания реального межпартийного политического клуба. Третий сайт – это официальный сайт партии «Единая Россия». Кроме различных текстовых рубрик он содержит видеосюжеты, видеоблоги, форумы и обсуждения. На этом сайте размещены тексты выступлений, мнений членов руководства партии В. Путина, Б. Грызлова, Володина и др. В. В целом на портале партии можно найти информацию, которая не встречается на других информационных сайтах.

Деятельность внепарламентских партий, общественно-политических организаций, как правило, не освящается в СМИ. Поэтому информацию об этих организациях Вы можете найти только в Интернете на их сайтах.

Ценную информацию можно найти на сайтах российских центральных, отраслевых и региональных информационных агентств. Это прежде всего информационное телеграфное России ИТАР-ТАСС (www.itar-tass.ru), агентство экономической информации Прайм-ТАСС (www.prime-tass.ru), информационное агентство Интерфакс (www.interfax.ru), государственное информационно-аналитическое Агентство печати «Новости» (www.rian.ru), Агентство региональных новостей regions.ru, национальная информационная служба Страна.ru, информационное агентство Росбалт (www.rosbalt.ru), информационное агентство РосБизнесКонсалтинг (www.rbc.ru), информационное агентство AK&M (www.akm.ru) и многие другие. К сожалению, информация таких важных агентств, как ИТАР-ТАСС и Интерфакс, является платной. Открытая, размещенная на сайтах этих агентств информация не является такой ценной, как за деньги.

Я хотел бы обратить Ваше внимание на такой американский Интернет-портал, как ISI Emerging Markets (www.securities.com). Этот портал посвящен так называемым развивающимся рынкам, которых 80. На нем есть и сайт «Russia» («Россия»). На этом сайте размещены сотни российских и иностранных (в основном англоязычных) источников. Это - газеты (в том числе региональные), общественно-политические и экономические еженедельные журналы, информация основных российских (в том числе региональных) и западных (только о России) агентств, информационные и аналитические материалы информационных и консалтинговых компаний, российских и западных банков, международных экономических и финансовых организаций, некоторых российских и западных аналитических центров, научных институтов и др. Особенность этого портала состоит в том, что на нем Вы можете найти аналитические материалы. Основные рубрики сайта – новости, компании, промышленность, макроэкономика, финансовые рынки, исследования, источники. Они свидетельствуют, что это прежде всего экономический портал. Обеспечив себе доступ к сайту «Russia» портала ISI Emerging Markets, Вы получите возможность полноценно исследовать социальные и экономические процессы, происходящие в России, ее внешнюю торговлю, внешнеэкономическую политику и т.д. На каждом сайте имеется архив каждого источника, начиная с 1997 г. К сожалению, этот портал платный. Бесплатный доступ к нему Вы можете получить в Институте экономики РАН.

В заключение хотел бы поделиться некоторым практическим опытом работы в Интернете. Для поиска информации желательно воспользоваться аккаунтом поисковой системы Google. Для этого Вы выходите на русский сайт Google (www.google.ru). В левом углу наверху Вы нажимаете на кнопку «Новости». Открывается страница «Google Новости». В правом верхнем углу Вы находите кнопку «Войти» и нажимаете на нее. На открывшейся странице Вы создаете свой аккаунт, т.е. персонализированную страницу новостей Google, содержащую только те новости, которые Вас интересуют.

Создав аккаунт, Вы вновь возвращаетесь на страницу «Google Новости». В поисковое окно Вы пишете слово, по которому Вы желаете получить информацию. Например, «партийная система». Нажимаете на кнопку «Поиск новостей». Открывается страница «Результаты поиска новостей». Внизу этой страницы Вы ищите фразу «Подпишитесь на канал новостей для слова партийная система в Google Reader». Вы нажимаете на эту фразу и попадаете в свой аккаунт. В аккаунте «Google Reader» Вы подписываетесь на канал новостей «партийная система», нажав на кнопку «Подписаться». С левой стороны страницы создается список подписок. Затем тоже самое Вы проделываете с другими словами из понятия «партийная система» - «Единая Россия», «Грызлов», «Володин», «КПРФ», «Справедливая Россия», «ЛДПР», «Правое дело» и др.

В рамках поисковой системы Google Новости осуществляется поиск и просмотр 400 постоянно обновляемых русскоязычных источников новостей из России, Украины, Белоруссии и других стран СНГ. Эти источники взяты с интернет-сайтов информационных агентств и сайтов, газет и еженедельных журналов, некоторых аналитических сайтов и др. В результате Вы занимаетесь другими делами, а поисковая система Google за Вас днем и ночью занимается подбором источников для Ваших статей и монографии.

В заключении необходимо еще раз подчеркнуть, что Интернет с середины 1990-х годов стал своеобразным прорывом в доступе к широкому кругу источников по новейшей истории России.

 

В.Л. Шейнис

Курс постсоветской истории: хронологические рамки, структура, научный и политический контент

 

Уважаемые коллеги, мне представляется, что заостренное внимание к курсу постсоветской истории, само сегодняшнее обсуждение знаменательны. Некоторые участники конференции, в частности, Александр Борисович, Наталья Викторовна, наверное, помнят, как всего несколько лет тому назад в этом же зале на Ученом совете РГГУ разворачивалась дискуссия о том, насколько правомерна постановка курса истории постсоветского периода, может ли вообще историческая наука заниматься современностью, не подменяется ли тогда ее предмет – предметом политологии, социологии и т. д. Звучали возражения, причем я не сказал бы, что аргументы наших оппонентов были абсолютно беспочвенными. Тем не менее, подавляющее большинство членов Ученого совета пришло к заключению, что такой курс актуален и правомерен.

Сегодня мы уже не дискутируем о том, правомерно или не правомерно выделять как особую дисциплину или под-дисциплину курс постсоветской истории. Но сразу возникает целый ряд вопросов, которые еще не вполне прорисовывались, когда решалась судьба курса в принципе. Именно эти сложные, дискуссионные вопросы нам предстоит обсудить сегодня.

Я начну с самого простого и, на первый взгляд, очевидного: где следует провести хронологические рамки курса, т. е. – когда начинается и когда заканчивается постсоветская история. Чаще всего в качестве исходной точки избирается 1991 год – год крушения Советского Союза и выхода Российской Федерации как суверенного государства на международную арену.

Мне представляется, что такой подход существенным образом ограничивает не просто хронологические рамки, но возможности курса: и эвристические, исследовательские, и дидактические, принижает педагогическое значение данного курса. Когда ставился курс истории СССР, начинали все-таки не с 1922 г. – образования СССР, а с 1917 года, и даже не с октября, а с февраля. И это было совершенно правильно. Точно так же совершенно невозможно оторвать от собственно постсоветской истории период, начавшийся в 1985 г. - период перестройки, завершающий советскую и открывающий постсоветскую историю. Это был своеобразный переходный период. Период, на примере которого можно (и выигрышно) показать альтернативный, не жесткий характер исторического процесса. Период, когда перед страной почти каждый месяц, а иногда в течение нескольких недель, возникали развилки. Понимание того, что сегодня происходит в России (и что может происходить завтра) совершенно неотделимо от осмысления того, что с нами происходило с 1985 года.

Я, может быть, при построении курса пошел бы еще дальше назад по ступеням исторического процесса. Об этом, между прочим, говорили в своих выступлениях и Ефим Иосифович и Андрей Николаевич. В преподавании курса я столкнулся со следующей проблемой: для того, чтобы показать, почему произошло крушение, как казалось, могучего государства и режима, настаивавшего на своей устойчивости и перспективности, а также выявить проблематичность последующего развития, принципиально необходимо отойти назад, к предшествующему рубежу, в общих чертах представить неудавшиеся попытки реформирования сталинского режима и что из этого получилось. Тот курс, с которым я выступаю перед студентами, все более отодвигался к середине ХХ века. Иными словами, органической его частью становилась более или менее протяженная экспозиция к собственно постсоветской истории, которую (экспозицию) я теперь начинаю с 1953 года. Здесь, правда, возникает проблема стыковки с курсом, который читается по истории СССР ХХ в., но это проблема для гуманитарных факультетов, и особенно исторического, решаемая. Хотя бы потому, что творчески прочитанные курсы, даже накладываясь хронологически, друг друга не повторяют.

Итак, 1985 г. – это исходная точка курса плюс экспозиция, которая вводит студентов в ту проблематику, которая возникла перед страной с началом перестройки. Дальше возникает вопрос: на чем следует завершить курс. Если уж мы признали, что современность может включаться в исторический курс, то кажется более или менее очевидным поставить здесь сегодняшнюю дату. Вчера это был 2008 год, сейчас - 2009 год. С каждым годом рамка будет отодвигаться. Но здесь появляется следующая проблема – периодизация внутри курса. Понятно, что говорить о 2000-х годах так, как о 90-х или 80-х мы не можем. Иначе говоря, если рассказ о первых этапах периода может быть организован вокруг событийного ряда, то содержание последнего раздела надо структурировать по проблемному принципу.

Сегодня Наталья Викторовна мне подарила только что вышедшую книгу – «Отечественная история новейшего времени: 1985-2008». Естественно, получив ее примерно час назад, я мог только заглянуть в оглавление и чуть-чуть пролистать книгу. Авторы избрали тот же рациональный путь, о котором я веду речь. Периоду 1985 – 1991 гг. посвящена отдельная глава. А дальше идет период 1992-2008 гг., где главы посвящены отдельным проблемам (внешняя политика, экономика, государственные институты и т.д.) Я бы только заканчивал первый раздел не на 1991 г., а на 1993 г., потому что до конца 1993 г. принципиальные вопросы выбора пути дальнейшего развития еще не были решены.

Итак, общая структура курса выглядит следующим образом:

¾   экспозиция (1953-1985),

¾   пререстройка и постперестройка (1985-1993),

¾   90-е годы (1993-1999),

¾    «нулевые» годы (2000-...).

Каждый из этих этапов имеет свое историческое лицо. Мы жили в это время и хорошо его помним, оно прошло на глазах у каждого из нас. Но приходя в студенческую аудиторию, не следует забывать, что для молодых людей, которые пришли сегодня на первый, второй курс, времена перестройки, приход Горбачева так же отдалены, как для моего поколения Октябрьская революция или даже революция 1905 года.

Отдельный разговор – о 1990-х годах. Эти годы в массовом сознании, которое формируют пресса, телевидение, дурная литература, избирательная память современников старшего поколения, предстают как «лихие 90-е». Тем выигрышнее на их фоне выглядит нынешний период. В таком контрастном виде изображает современную историю и официальная пропаганда. Это неисторический, более того – антиисторический взгляд.

 90-е годы – более или менее законченный период. О содержании этого времени можно дискутировать, можно ему подвести, если обратиться к образу Юрия Трифонова, «предварительные итоги». Именно потому, что 90-е годы в массовом сознании – «лихие 90-е годы», важно восстановить истинную картину. Не затушевывать тяжкие испытания, которые тогда пережил наш народ, но показать также неоднозначность происходивших процессов. К 90-м годам нужно подходить диалектично, раскрывать действие еще не погашенных прогрессивных и демократических импульсов, заданных горбачевской перестройкой.

А современному периоду итоги подводить еще рано, он не закончился, и мы не знаем еще, как будут выглядеть его итоги, в частности, в свете разворачивающегося ныне экономического кризиса. Думаю, что, во всяком случае, необходимо показать два момента. Во-первых, что так называемая «управляемая», «суверенная» демократия – это реставрация существенных компонентов доперестроечного режима. А, во-вторых, что относительное, по сравнению с 90-ми годами, экономическое благополучие страны и его социальная отдача определялись не заработанной, задаром доставшейся рентой с мирового рынка энергоносителей. Что сверхвысокие доходы не были использованы для структурной перестройки. И потому экономический кризис бьет по России больнее, чем по странам, осуществившим глубокие рыночные преобразования. К этому, конечно, не сводится наша история в 2000-е годы, но это, на мой взгляд, главное.

Теперь последний и, может быть, главный вопрос, на котором я сегодня хотел бы остановиться. Это научный и идеологический, если хотите, политический контекст изучения исторического процесса в данный период. Историческая наука не может следовать за политикой, не может быть чрезмерно политизированной, чрезмерно идеологизированной. Но не может она быть совершенно отделена от «злобы дня». Где провести грань, за которой история перестает быть наукой, опирающейся на проверенные факты и достоверные и убедительные концепции? Это, конечно, не исключает споров и столкновений позиций, но, на мой взгляд, сегодня во многих случаях эта грань преодолевается в угоду идеологии и политике самым дурным образом.

К сожалению, мы имеем дело с низкой исторической культурой нашего общества. Она, конечно, была очень низкой и в советский период, но по-другому. А сейчас, с одной стороны, наблюдается своего рода пиршество исторических изданий: приоткрыты архивы (хотя, к сожалению, здесь происходит известный откат к засекречиванию), публикуются источники, великолепные исторические исследования и хорошая научно-популярная литература. А с другой стороны, с чьей-то недоброй подачи была развернута позорная кампания «Имена России», которая наглядно продемонстрировала примитивизм исторического сознания нашего общества, легко принимающего ложные интерпретации и лживые идеалы. Итоги этого предприятия - суровый приговор историческому образованию и просвещению, подрывающим нравственные критерии общества.

Возникает вопрос: каким образом, не посягая на плюрализм мнений, плюрализм исторических концепций и подходов, отказ от государственной и вообще любой общеобязательной идеологии, воздействовать на историческую культуру общества и отсекать то, что является лже-историей. И здесь исключительно велика должна быть роль специалистов-историков, особенно когда они выходят на массовую аудиторию.

Когда образованием народа занимаются желтые журналисты, скомпоновавшие свои «открытия» из подобранных где-то сплетен, сомнительных «воспоминаний» и домыслов, или выпущенный на экран телевидения батюшка, который точно знает, что тысячелетнюю Византию погубили коварные враги православной веры с Запада, – тут приходится только развести руками и пожалеть о том, что трибуна предоставлена подобного рода интерпретаторам исторического процесса. Но несколько дней тому назад в серьезной, хорошо зарекомендовавшей себя исторической программе на канале «Культура» появился человек статусный, очень заметный и в исторической науке далеко не последний – директор Института российской истории Академии наук Андрей Сахаров. Он поведал, что поражение России в войне 1905 года – это миф. Да, сказал он скороговоркой, были поражения, сдали Порт- Артур, проиграли сражения под Ляодуном, Мукденом,, потопили японцы нашу эскадру, пришедшую с Балтики, в Цусимском проливе. Был мирный договор нехороший - пол-Сахалина отдали. Но вообще Россия не потерпела поражения, потому что у нее еще были солдаты и ресурсы. Захоти она, могла бы продолжать войну. Но вот японцы при посредничестве американцев выпросили мир. Поэтому версия о поражении России, – объясняет нам этот маститый, увенчанный чинами и званиями ученый – это миф.

Я не занимался проблематикой русско-японской войны. Но я в свое время внимательно прочитал капитальную работу моего учителя, профессора Бориса Александровича Романова, посвященную дипломатической истории русско-японской войны. Если бы член-корреспондент РАН Сахаров заглянул в эту или другую серьезную книгу, он без особого труда узнал бы, какие цели ставили участники войны, в какой мере эти цели удалось или не удалось достичь, что получила Япония, кроме лучшей половины Сахалина, как японский империализм вытолкнул российский империализм из Кореи, Маньчжурии, закрепил там свое господство. Но таким «просветителям» требуется не исторические факты сообщать, а реализовать далеко не слишком благовидные политические и идеологические установки в духе пресловутого «военно-патриотического воспитания». Я привел один пример, подобные примеры исторических спекуляций можно приводить до конца сегодняшнего заседания.

Поэтому историку приходится не только заниматься своим делом, но и выполнять неблагодарную санитарную работу, показывая несостоятельность усердно внедряемых в общественное сознание клише. Их научная несостоятельность абсолютно очевидна, но тем не менее в исторических представлениях большинства наших сограждан они присутствуют. Назову некоторые из них. Россия, которая в последние годы «поднимается с колен». Другое клише: «суверенная» демократия, отвечающая будто бы истории и сегодняшним нуждам нашего народа. Третье: особый путь России. Что значит особый путь? А у Бельгии какой путь? У Австралии? У Соединенных Штатов не особый путь?

Скажу еще об апологии государства, «государственничества», «государственного подхода», противопоставляемого либеральным воззрениям, в основе которых — права человека, суверенность не государства, а личности. Этот подход нашел выражение и в упомянутом эпизоде с Сахаровым, и в целом ряде других обращений к истории, в частности, в переосмыслении роли Сталина как «эффективного менеджера», укреплявшего, государство.

В последнем опубликованном прижизненном сочинении, посвященном февральской революции 1917 г., Александр Исаевич Солженицын рассказал нам о столетнем противостоянии в России радикализма и государственности, в итоге которого, по мнению этого выдающегося писателя, случилась беда: государство капитулировало перед либерально-радикальным полем. Вывод читается так: увидев врага, государство, власть должны «продрогнуть в безжалостности». Совершенно очевидно, каковы бы ни были мотивы Солженицына, кому и зачем требуется подобное переосмысление истории. На мой взгляд, одна из задач исторического образования заключается как раз в том, чтобы противостоять подобному поветрию.

И самое последнее: какой должна быть методика изложения, методика преподавания исторической дисциплины.

Недавно – к сожалению, очень небольшим, обычным для нынешнего книгоиздательства тиражом вышли четыре тома известного автора исторических учебников Игоря Долуцкого в соавторстве с Татьяной Ворожейкиной. Называется эта книга «Политические системы России и СССР в XX веке. Учебно-методический комплекс». На деле книга эта значительно более широкая по содержанию: это политическая история СССР - России в XX веке (плюс тоже уходящая вглубь веков экспозиция). Принципиальный подход к преподаванию истории проведен очень последовательно. По ходу изложения, если и не на каждой странице, то буквально в каждом разделе авторы, обращаясь к читателю, говорят: мы привели аргументы и факты в защиту такой-то точки зрения. Вы согласны с ней? Вас это убеждает? Не согласны? Познакомьтесь с другими точками зрения на данный вопрос, с другой аргументацией. Вот литература, вот источники, на которые вы можете опереться, соглашаясь с нами или отстаивая иной подход.

Историческая наука вообще и ее преподавание - предмет, о котором мы сегодня ведем речь, в особенности, должны строиться на диалоге историков, на диалоге историков с представителями смежных наук и, наконец, последнее по счету, но не по значению, на диалоге обучающего и обучаемого, на диалоге преподавателя и студента.

 

 

Ю.М. Галенович

«Традиционная политическая культура России» до и после Октября 1917 года в трактовке ученых из КНР

 

Чтение лекций по курсу: «История взаимоотношений России и Китая» предполагает, в частности, учет отношения в постсоветское время иностранных, в данном случае, ученых КНР к истории нашей страны и к нашим взаимоотношениям с Китаем.

Эта тема требует глубокого изучения и практических выводов для преподавания того, что является содержанием истории взаимоотношений в новейшее время нашей страны и Китая. Пока же представляется полезным просто обратить внимание на фактическую сторону дела, то есть без развернутых оценок познакомить коллег с тем, как ученые из КНР трактуют в настоящее время то, что они именуют «традиционной политической культурой России».

В 2008 году в центральном внешнеполитическом журнале КНР «Шицзе чжиши» (№ 21 за 2008 г.) была опубликована статья в связи с завершением демаркации российско-китайской границы. В статье, в частности, говорилось о «традиционной политической культуре России».

Согласно трактовке ведущих китайских экспертов, России, начиная с Московского княжества пятнадцатого века, и далее царской России, императорской России и вплоть до Советской России, присуща одна и та же «традиционная политическая культура».

Эта «политическая культура», по мнению китайских ученых, складывается из двух частей.

Одна из этих частей представляет собой внешнеполитическую стратегию и тактику государства. Собственно говоря, речь идет о государственном и национальном внешнеполитическом мышлении в России.

Это политическое мышление китайские эксперты характеризуют как с начала и до конца захватническое, агрессивное и экспансионистское. Девизом России в этом смысле, с точки зрения китайских ученых, выступает формула: «Что мое – то, уж, конечно же, мое; а что (пока что) твое, то (со временем) – тоже мое» (1).

История России при этом толкуется следующим образом. Московское княжество обладало территорией всего в 2,8 млн. км². Однако в результате проведения на протяжении пяти веков, начиная с шестнадцатого века, экспансионистской политики, Россия в советские времена стала обладать самой обширной во всем мире территорией в 22,4 млн. км². (2) Россия стала империей, которая приобрела все эти земли путем агрессии, захвата, войн и экспансии. Имперское экспансионистское мышление – вот одна из двух частей «традиционной политической культуры» России.

Другая часть этой «политической культуры» в трактовке китайских ученых – это господствующая в идеологии России религия, то есть православие.

Китайские эксперты подчеркивают, что после падения Византии в 1453 году Россия присвоила себе роль лидера православия. При этом центральной идеей или девизом православия в России является «Освобождение и спасение всего человечества» (3). Иными словами, Россия, руководствуясь православием, намерена «спасать все человечество», то есть подчинять его своей единственно правильной вере.

Соединение экспансионистской внешней политики государства с религиозным сознанием, претендующим на то, чтобы «спасать все человечество», и формирует, с точки зрения китайских ученых, «традиционную политическую культуру» России.

При этом в новом свете в Китае подают и роль Октябрьской революции 1917 года, и политику В.И.Ленина в отношении Китая.

В этой связи приводят высказывание Мао Цзэдуна, который говорил: «В чем, собственно говоря, отличие от нас Советского Союза? Во-первых, в том, что Россия – это империализм. Во-вторых, в том, что к этому там добавилась еще и эта Октябрьская революция, в результате которой очень многие там, в России очень уж возгордились; как говориться, высоко подняли свой хвост» (4). Иными словами, Мао Цзэдун трактовал сознание людей в России как имперское мышление, отягощенное безмерным самомнением, порожденным своим представлением об Октябре 1917 года.

Китайские эксперты также считают, что В.И.Ленин только тогда, когда он только шел к власти, до победы Октября 1917 года, критиковал экспансионистскую внешнюю политику России, в том числе в отношении Китая. Придя к власти, В.И.Ленин стал исходить все из тех же интересов государства (5). Он фактически продолжил политику царской России.

Китайские эксперты обращают внимание на то, что В.И.Ленин в связи с освобождением Владивостока в 1922 году послал по телеграфу свое приветствие, а также на то, что до сих пор во Владивостоке все еще стоит бронзовый памятник В.И.Ленину, на котором есть его слова: «Владивосток наш, и мы его никому не отдадим» (6).

В КНР сегодня пересмотрели отношение к позиции В.И.Ленина применительно к Китаю. Ранее на протяжении многих лет в КНР противопоставляли взгляды В.И.Ленина, который, якобы, обещал вернуть Китаю земли, захваченные у него Россией, позиции последующих советских лидеров. Теперь в КНР это представление о позиции В.И.Ленина считают ошибочным, и утверждают, что ни В.И.Ленин, ни кто-либо иной из советских руководителей в дальнейшем, никогда не считал договоры о границе с Китаем «неравноправными» и не обещал «вернуть» Китаю «его» земли (7). Поэтому в КНР подвергают осуждению всех этих политиков.

В КНР также утверждают, что не только до Октября 1917 года, но и после СССР, как утверждал Дэн Сяопин в 1989 году в беседе с М.С.Горбачевым, «осуществлял агрессию» по отношению к Китаю и наносил «величайший урон интересам Китая (имелись в виду решения Ялтинской конференции 1945 года)»(8).

Одним слово, в представлении, существующем сегодня в Китае, Россия и досоветская и советская, якобы, проводила агрессивную, захватническую, экспансионистскую политику, в том числе и по отношению к Китаю, хотя это касалось всего мира, и Востока и Запада. Россия и дооктябрьская и послеоктябрьская также осуждается в современной КНР за то, что она, якобы, всегда «неравноправно» относилась и к Китаю, как к государству, и к китайцам, как к нации.

В КНР также считают, что людям Советского Союза «не было особенно присуще уважение» ни к интернационализму, ни к международной этике, ни к международной нравственности (9).

Таково современное толкование в КНР для ее населения истории и сути внешней политики России до Октября и после Октября 1917 года, а также черт и характера, якобы, присущих нам, как нации, как государству, присущих в частности, КПСС и ее лидерам, а также РПЦ.

С нашей точки зрения, все упомянутое наряду со взглядами, существующими в нашей стране, может составить основу диалога между учеными Росси и КНР.

 

 

Примечания:

(1) Шицзе чжиши. – 2008. - № 21. – С. 48.

(2) Там же.

(3) Там же.

(4) Там же.

(5) Там же. С. 47.

(6) Там же.

(7) Там же.

(8) Там же. С. 47-48.

(9) Там же. С. 48.

 

П.П. Марченя

Междисциплинарность изучения масс и массового сознания в истории: тенденции и результаты

 

В современном социогуманитарном знании тема масс и массового сознания осознается как особо важный системообразующий объект комплексных исследований, требующих интеграции методологического и методического арсенала всех наук, так или иначе изучающих общество и человека (1). Действительно, сложно подобрать словосочетание, способное сегодня по теоретической значимости и практической частоте употребления в социальных науках конкурировать с понятием «массовое сознание». Еще сложнее выбрать тему, столь же актуальную при изучении «переходных периодов» («смутных времен», «революционных эпох», «перестроек», «распадов и возрождений») отечественной истории. Проблема их осмысления вряд ли утратит остроту в обозримом будущем нашей страны, переживающей пресловутые «переходы» с уже не удивляющим постоянством. В постсоветской историографии не менее половины работ на подобную тематику начинаются и заканчиваются чем-то вроде: «Сегодня («в конце XX века», «на рубеже XX-XXI веков», «в начале XXI века…») Россия вновь находится перед выбором своего исторического пути, и в связи с этим…» и т.д., и т.п.

Но любой «исторический выбор пути» становится действительно историческим, когда он признается массами, получает поддержку в массовом сознании. И напротив, те политические силы, которые пытаются претворять в историю идеи и ценности, не адаптируя их к реалиям массового сознания, сами лишают себя исторического будущего. Не умея преодолеть смуту, становясь ее вольными или невольными виновниками – в конечном счете, они сами неизбежно обрекают себя на роль ее жертвы (2). Поэтому в период серьезных качественных трансформаций в обществе в центре внимания всегда находится массовое сознание — и как арена борьбы элит и идеологий за массы, и как критерий реальной жизнеспособности и эффективности исторических альтернатив.

Однако в течение долгого времени отечественные историки избегали категории «массового сознания», воспринимавшейся ими как «не своей», а скорее психологической, философской, культурологической или социологической. Вопросы, связанные с междисциплинарным исследованием места и роли масс в прошлом, настоящем и будущем России, в системе специфического взаимодействия ее власти и общества, лишь сравнительно недавно стали осознаваться российскими учеными в качестве актуальной проблемы исторического познания (3). При этом исследователи продолжают испытывать серьезные трудности, обусловленные концептуальной сложностью и неоднозначностью интерпретации самих терминов «массы» и «массовое сознание» как в разных научных дисциплинах, так и в разных контекстах внутри дисциплин. В специальной литературе сложилась традиция противопоставления различных исследовательских подходов.

Например, Г.Ю. Чернов предлагает особо различать как минимум 5 базовых подходов — «с точки зрения дисциплинарной ориентации исследования» — и еще 4 подхода — «наиболее типичных или наиболее важных в научно-эвристическом отношении» (4).

Так, по дисциплинарной ориентированности выделяются подходы:

1) социологический (выявляющий место социально-массовых явлений в структуре общества и системе социальных взаимодействий и анализирующий массу как социальную общность);

2) политологический (выявляющий роль массы и массового сознания как компонентов политической жизни общества, сопоставляющий массы с политической элитой и политическими институтами, а массовое сознание и его эволюцию с идеологиями и политической динамикой);

3) социально-психологический (концентрирующийся на исследовании общности массовых психических процессов и возникающего на этой основе специфического массового поведения);

4) культурологический (выявляющий место и роль социально-массовых явлений в процессах культурного воспроизводства и сосредотачивающий внимание на проблеме «массовой культуры»);

5) социально-философский (интегрирующий, синтетический, системно осмысливающий место и роль массовых реалий и встраивающий полученные выводы в философскую картину мира).

К этой типологии следует добавить, что подобный перечень, по аналогии, можно продолжать, включая в него и иные социогуманитарные дисциплины. Так, собственно исторический подход будет исследовать обусловленность объективных проявлений масс конкретно-историческими реалиями общественной практики; правовой подход будет сосредоточен на рассмотрении масс в контексте развития государства и права и выявления правового в структуре массового; антропологический подход будет обращен на осмысление специфического типа «человека-массы»; аксиологический подход будет выявлять имманентные массе особого рода ценности… и т.д.

По научно-эвристической ориентированности выделяются следующие «наиболее типичные или важные» подходы:

1) политико-ориентированный (рассматривающий массу как диалектический полюс власти, политической элиты — электорат, политическое большинство и объект управления, а массовое сознание как совокупное волеизъявление — потенциальное мнение общества в целом либо его существенного фрагмента);

2) социально-психологический (рассматривающий массу как проявление нового качества, рождающегося в совокупности контактно или опосредованно взаимодействующих индивидов — в сравнении с изолированными индивидами);

3) культурцентристский (исследующий взаимодействие массы — заурядного, ориентированного на ценности потребления большинства — и духовной элиты — высокоморального и компетентного творческого меньшинства, развивающего культуру и цивилизацию);

4) социокультурный (являющий результатом синтеза плодотворных методологических посылок других подходов и ориентированный на системное исследование социально-массовых явлений в комплексе «общество — общественное сознание — культура», при котором, наряду с исследованием отдельных качеств и внутренних взаимодействий, анализируется детерминирующее воздействие, определяемое закономерностями всей социальной макросистемы).

Очевидно, что и этот перечень можно продолжить.

Итак, целесообразно определиться, каково первоначальное происхождение термина «массы» и какие парадигмальные смыслы вкладывали в него крупнейшие исследователи.

Этимологически это слово восходит к латинскому māssa — ком, кусок, тесто, глыба, груда, громада… — и в повседневном языке употребляется не менее чем в 8 различных смыслах:

1) физическая величина, измеряющая количество вещества в теле, мера инерции тела по отношению к действующей на него силе («масса тела», «масса вещества»);

2) бремя, тяжесть ( «неподъемная масса», «посильная масса»);

3) тестообразное бесформенное вещество, густая смесь («расплавленная масса», «ядовитая масса»);

4) нечто неопределенное и большое («массивное»), сосредоточенное в одном месте («серая масса», «неразличимая масса»);

5) множество, значительное количество чего-либо («масса оружия», масса литературы»);

6) широкие круги населения («массы — сила», «знания — в массы»);

7) совокупность людей, характеризующаяся специфическими признаками; эмпирически наблюдаемая контактная группа людей, подчиняющаяся в своем развитии единым психическим механизмам («разъяренная масса», «испуганная масса»);

8) определенный социокультурный тип человека — посредственного («усредненного»), ничем не выдающегося, принадлежащего к инертному большинству, основной формой бытия которого является «рассеянная» масса («люди массы», «человек-масса»).

В западной науке еще полвека назад, по часто цитируемой оценке Д. Белла, сформулированной в книге «Конец идеологии» (1960), сложилось не менее 5 парадигмальных интерпретаций концепта «массы» именно в социальном аспекте. В зависимости от контекста, с «массой» и «массовым обществом» связывалось:

1) «Недифференцированное множество», типа совершенно гетерогенной аудитории СМИ в противовес иным, более гомогенным сегментам общества (Г. Блумер). Масса противопоставляется классу или другой однородной группе: стандартизированный материал передается всему населению (всей массе) одинаковым (массовым) способом, воспринимается единообразно, а индивиды как потребители этой информации — анонимны и атомизированы. Такая масса не имеет ни социальной организации, ни обычаев и традиций, ни устоявшихся правил и ритуалов, ни собственного мнения, ни какого-либо руководства. Она не только анонимна, но и конформна. Стереотипность, единообразие, приспособленчество, несамостоятельность мышления — вот основные характеристики представителя массы.

2) Множество, которое благодаря своей некомпетентности обусловливает падение уровня цивилизации («суждение некомпетентных», низкое качество современной культуры), являющееся результатом ослабления руководящих позиций просвещенной элиты (X. Ортега-и-Гассет). Масса суть синоним «невежества», приверженности «вульгарному стандарту» и неспособности к истинному образованию и усвоению подлинных культурных ценностей.

3) «Механизированное общество», в котором человек является придатком машины, дегуманизированным элементом «суммы социальных технологий» (Ф. Юнгер). Масса символизирует превращение человека в аппарат — жизнь его становится математически точной, а бытие приобретает «массоподобный» характер. Машина накладывает отпечаток на человека, превращая его из личности в техническую функцию — жертву технического и технологического прогресса. Такой подход характерен и при анализе тоталитарных обществ, когда человека уподобляют «винтику» огромной машины. Тем не менее, по мнению Д. Белла, такой взгляд берет начало еще от немецких романтиков, в т.ч. К. Юнга, с его идеализацией природы и «естественных отношений».

4) «Бюрократическое общество», в которой принятие решений допускается исключительно на высших этажах иерархии (К. Маннгейм, Г. Зиммель, М. Вебер). Масса суть порождение унифицирующего воздействия не только техники, но и «функциональной рациональности» общества, «сверхорганизованности» его управленческой иерархии. Предельная концентрация административных функций, осуществляемых в отрыве от основных производителей, лишает подчиненных инициативы, приводит их к неудовлетворенности и потере самоуважения. Требование лишь подчиняться лишает человека возможности действовать в соответствии с разумом, осознанно — и превращает его в массу.

5) Общество, характеризующееся отсутствием различий, однообразием, бесцельностью, отчуждением, недостатком интеграции (Э. Ледерер, X. Арендт). Масса есть продукт дестратификации общества, своего рода «антикласс» По сути, это неорганизованное множество, «молчаливое большинство», безынициативная часть общества, покорная и апатичная, или все та же толпа — охваченная «стадными» инстинктами, убивающими всякое проявление личностной неповторимости людей, совокупность индивидов, подменивших сознательную деятельность — бессознательной.

Сегодня число обществоведческих трактовок массы расширилось как минимум до 9. В расширенной типологии «масса» толкуется как:

1) толпа (Г. Лебон);

2) публика (Г. Тард);

3) гетерогенная аудитория, противостоящая гомогенным группам (Э. Ледерер и Х. Арендт);

4) «агрегат людей, в котором не различаются группы или индивидуумы» (В. Корнхаузер);

5) уровень некомпетентности и снижение цивилизации, связанные с определенным антропологическим типом (X. Ортега-и-Гассет);

6) продукт машинной техники и технологии (Л. Мамфорд);

7) «сверхорганизованное» (К. Маннгейм) бюрократизированное общество, в котором господствуют тенденции к униформизму и отчуждению;

8) «могущество инерции», «власть нейтрального» и «радикальная неопределенность» (Ж. Бодрийяр);

9) синоним слова «слои» — «трудящиеся массы», «народные массы», «беднейшая масса» (К. Маркс, Ф. Энгельс), или даже весь «народ» либо наиболее передовая и сознательная часть общества (В.И. Ленин).

В последнее время произошло серьезное теоретическое переосмысление концепций, которые ранее пытались описывать и объяснять социальные отношения с точки зрения возрастания роли масс, но при этом оценивали этот процесс преимущественно как «патологию общества». Теперь доминирует тенденция рассмотрения масс как одной из естественных общностей, отличающейся специфичностью своих функциональных характеристик (5).

Сформулируем основные результаты современного полидисциплинарного подхода к изучению масс: наряду с количественным показателем «массовости» (как масштабности, включенности в массу множества людей) массы характеризуются рядом существенных качественных признаков:

1) специфическая коллективность (особый надындивидуальный и надгрупповой («эксгрупповой») характер возникновения и функционирования);

2) неструктурированность (неразделенность, «сплавленность» воедино («синкретичность»), отсутствие строгой внутренней дифференциации составляющих ее членов);

3) гетерогенность (разнородность и противоречивость состава по утрачивающим социальную значимость индивидуальным характеристикам: полу, возрасту, происхождению, социальному статусу, уровню образования, принадлежности к различным классическим социальным группам и т.д.);

4) стохастичность (вероятностность, открытость, размытость границ, неопределенность, неупорядоченность и случайность состава);

5) статистичность (аморфность, несводимость к системному целостному образованию, отличному от составляющих массу элементов);

6) статичность (отсутствие самостоятельной способности к организации динамики, неизменность системообразующих параметров, пассивность и инерционность в выборе методов своих действий);

7) мобильность (психическая подвижность и податливость к решительному внешнему воздействию);

8) ситуативность (зависимость от конкретных особых обстоятельств, изменчивость и временность существования);

9) стихийность (отсутствие целенаправленной рациональной программы действий, спонтанность настроения и поведения);

10) зараженность (общность острых психических переживаний);

11) внушаемость (склонность к легкому усвоению упрощенных рецептов алогичного мышления и поведения, нерациональное стремление к подражанию и некритичному следованию за вожаком);

12) радикальность (стремление к крайним мерам, ориентация на простоту, немедленность и насильственность разрешения любых проблем);

13) функциональность (ориентированность на практическое решение конкретной задачи).

Причем современные исследователи (в отличие от большинства исследователей прошлого, рассматривавших массы преимущественно как деструктивную и даже «преступную» силу) отмечают, что масса оказывает на индивида не обязательно всегда лишь негативное влияние. Если отдельный индивид руководствуется личным интересом, то масса свободна от него. Она может быть направлена как в криминальную, так и бескорыстную стороны, способна и на преступление, и на подвиг. Массе свойственна тяга к разрушению, но ею может двигать и подлинный героизм, и одухотворенность высокими идеалами (6).

Термин «массовое сознание» также используется в различных значениях. Обобщая, выделим важнейшие его трактовки:

1) антипод элитарного сознания;

2) антипод специализированного сознания;

3) форма дотеоретического миропонимания, основанная на сходном жизненном опыте людей, включенных в однотипные структуры практической деятельности и занимающих одинаковое место в социальной иерархии;

4) шаблонное, деперсонализированное сознание рядовых граждан развитого индустриального общества, формирующееся под массированным воздействием СМИ и стереотипов массовой культуры;

5) своеобразное «подсознание» общества, аккумулирующее обширный пласт неявных мировоззренческих моделей и сценариев поведения различного происхождения и направленности;

6) сознание, ситуативно (стихийно) производное от общественного сознания (наиболее реальная и конкретная форма его практического существования), психически объединяющее представителей различных классических групп в неклассическую общность, особый субъект социального действия — массу.

Последняя трактовка понятия «массовое сознание» в определенном смысле объединяет все остальные и придает им практическое значение в контексте соответствующих конкретно-исторических исследований. Синтез исследовательских потенций различных подходов делает возможным формирование целостного и многоаспектного представления о роли масс в истории. Так, например, исследование русских революций 1917 г., осуществляемое на стыке различных дисциплин, позволяет за крайне противоречивым и разнородным политическим процессом увидеть конкретно-историческую логику, определившую сравнительную последовательность и единство глобального общероссийского сдвига: от бессилия оставшейся мифом демократии — к установлению ставшей реальностью диктатуры (7). Полидисциплинарный подход помогает рационально оценить научную состоятельность многих историографических мифов, результаты его применения позволяют осмыслить социокультурную специфику отечественной истории и извлечь важные уроки из ее изучения, разглядев за внешней противоречивостью проявлений масс в истории скрытое внутреннее единство их функциональной обусловленности.

Таким образом, несмотря на полисемантичность и междисциплинарность понятий «масс» и «массового сознания», изучение реалий, лежащих в их действительной основе (в том числе и сугубо в исторической форме) является одной из наиболее востребованных задач современного россиеведения (8).

 

 

 

Примечания:

(1) См.: Марченя П.П. Массовое сознание как предмет гуманитарного знания // Обеспечение практической направленности учебного процесса. М., 2007. С. 234-238.

(2) См.: Марченя П.П. Массовое правосознание и победа большевизма в России. М., 2005.

(3) См.: Марченя П.П. Массы и массовое сознание в русской революции как предмет исторического познания // Историческое обозрение, 2007. Вып. 8. С. 28-43.

(4) См.: Чернов Г.Ю. Социально-массовые явления: Исследовательские подходы. Дубна, 2005. С. 59, 69.

(5) См., напр.: Ольшанский Д.В. Психология масс. СПб., 2001.

(6) Ольшанский Д. Политическая психология. СПб., 2002. С. 390.

(7) См., напр.: Марченя П.П. Массы и партии в 1917 году: массовое сознание как доминанта русской революции // Новый исторический вестник. 2008. № 2(18). С. 64-78.

(8) См., напр.: Марченя П.П. Массовое сознание и мировоззренческие императивы самобытного пути России // Постмодерновый мир и Россия. М., Волгоград, 2004. С. 521-527; Его же. Имперская идея и массовое правовое и политическое сознание в России // Имперские предчувствия России. М., Волгоград, 2005. С. 298-300; Его же. Держава и право в русском сознании // Россия державная: В 2 ч. Ч. 1. М., Волгоград, 2006. С. 405-410; Его же. Политические партии и массы в России 1917 года: массовое сознание как фактор революции // Россия и современный мир. 2008. № 4. С. 82-99.

 

 

Л.А. Можаева

Изучение и преподавание истории российского парламентаризма в постсоветское время: некоторые проблемы и перспективы.

 

1. Прежде всего, необходимо обозначить проблему терминологии и собственно терминов. Опыт прошлого – это практика будущего. Надо видеть разницу между понятиями «парламент» и «парламентаризм». На это обращают внимание современные ученые. При этом специалисты высказывают как минимум 3 точки зрения на содержание этих понятий. И если сейчас более или мене ясно, что называть парламентом, учитывая прямое указание в Конституции РФ, то в теоретическом и историческом плане имеются определенные расхождения.

С термином «парламентаризм» дело обстоит значительно сложнее. До сих пор некоторые (их немало) современные историки и политики, говоря о российском парламентаризме, ведут его историю с начала ХХ века и нередко сводят его, в основном, к созданию и деятельности Государственных дум России, прямо отождествляя дореволюционные думы с парламентом. В этом случае мы имеем дело с пониманием парламента и парламентаризма как с процессом возникновения и деятельности представительных учреждении в стране (1). То же имеем и в учебной литературе. Нередко в учебниках по истории России даже не упоминаются термины «парламент», «парламентская система», или что-либо, связанное со становлением парламентаризма. Есть и другая крайность, когда, например, парламентом называют народное вече и т.д. Термины часто употребляются в учебниках при изложении политической реформы СССР конца 1980-х – начала 1990-х годов. Иногда под парламентаризмом понимают теорию и практику функционирования парламента, под которым, в свою очередь, подразумевают высший выборный законодательный орган, осуществляющий представительство основных социально и политически активных групп населения. Достаточно часто встречается расширенное толкование парламентаризма, его отождествление с представительной демократией в целом, его трактовку как способности представительного органа государственной власти свободно обсуждать и принимать политические решения в форме законов. Таким образом, формулировки зависят от трактовок функций и роли парламента в современном обществе. Этот вопрос в настоящее время достаточно проработан среди специалистов по политическим и юридическим наукам. Представляется, что настало время историков осмыслить эти сюжеты. Парламентаризм- явление многоплановое, имеющее сложную внутреннюю структуру, состоящую из взаимосвязанных элементов. Поэтому надо подчеркнуть, что изучение парламентаризма – проблема междисциплинарного характера. Его осмысление, как теоретическое, так и - практического опыта получило значительный импульс в связи с недавним 100-летним юбилеем Государственной думы в России. Прошли заседания круглых столов российских и зарубежных ученых, вышли в свет интересные исследования, ставящие проблемы общего и особенного в содержании и практике российского и зарубежного парламентаризма, перспектив парламентской практики России(2). В ходе дискуссий нашли свое освещение и интересующие нас сюжеты. Представляется, что следует присоединиться к тем исследователям, которые под парламентаризмом понимают особую демократическую систему организации и функционирования высшей государственной власти, которая базируется на принципах разделения власти и верховенства права, где парламент играет преобладающую роль как законодательная власть и как верховный контроль над исполнительной властью. При этом надо подчеркнуть, что парламентаризм представляет собой определенную шкалу социальных ценностей, отражающую как общественные, так и индивидуально-личностные интересы, а также - наличие гражданского общества, которое характеризуется демократизмом и высокой политической и правовой культурой граждан.

2. Внесение в учебный план магистратуры РГГУ курса «История российского парламентаризма» представляется вполне обоснованным и своевременным. Это создает большие возможности в осмыслении истоков современной политической, конституционной практики и государственной деятельности. Поэтому взглянуть на прошлый парламентский опыт нашего государства необходимо через призму потребностей настоящего и будущего. Определенные корректировки наших трактовок предыстории современного российского парламентаризма необходимы для освещения и понимания и нами и студентами процессов, происходящих в современных условиях. Многие характеристики и оценки того периода сложились в советское время. В основе их лежат взгляды и позиции социал-демократической фракции дореволюционных Государственных дум, а позднее - большевистской партии, пришедшей к власти в октябре 1917 года. Следовательно, эти оценки являются односторонними и обусловлены особенностями стратегии и тактики большевиков. Поэтому они нуждаются в переосмыслении с точки зрения полноты, объективности и, что не менее важно, с точки зрения актуальности и значимости для парламентской практики современной России. В этой связи важно преодолеть известные стереотипы в подходах к некоторым аспектам политической истории России рубежа Х1Х –ХХ веков. Во-первых, надо преодолеть устоявшееся мнение о том, что Манифест 17 октября был принят лишь в интересах царского правительства, а принципиальное содержание законодательных актов не соответствовало интересам большинства населения. Поэтому этим актам отказывают в какой-либо социальной значимости. Советская историография закрепила и развила негативное мнение некоторых современников из рядов оппозиционных царизму партий о конституционных началах России как о компромиссе царизма, вынужденной мере с целью «спасти прогнивший строй». Надо подчеркнуть, что многие юристы еще в начале ХХ века придавали этим законодательным актам статус Конституции страны, которая создавала условия для превращения абсолютной монархии в конституционную. Средний класс, позитивно настроенная интеллигенция и промышленники восторженно встретили Манифест 17 октября и «Основные законы государства» 1906г. Тогда впервые были введены основы гражданской свободы. Царь впервые формально утратил важные прерогативы – неограниченную законодательную власть и автономное распоряжение государственным бюджетом. Эти законодательные акты были ценны тем, что, вводя принцип разделения властей, они устанавливали правовые рамки для сотрудничества традиционных сил монархии и общественности. Некоторые исследователи считают, что они могли стать принципиальным соглашением, договором между старой монархией и молодыми силами общества.

Во-вторых, надо критически осмыслить устоявшееся мнение о том, что Госдума в монархической России не могла стать действенным инструментом в политической системе общества, поскольку законы предусматривали известные ограничения в ее деятельности. Не вдаваясь в подробности, хочется лишь подчеркнуть факт, что обе палаты имели право законодательной инициативы. Особе дело – взаимоотношения Госдумы с царем и правительством. Ни первая, ни вторая думы не хотели сотрудничать с царем, выдвигая заведомо неприемлемые требования, по существу воюя с ним. Найти компромисс думы не пытались. Многие депутаты находились в состоянии угара от молодой демократии и дозволенности неведомой ранее свободы. Налицо, таким образом, проблема преодоления своих частных интересов, поиска вариантов конструктивного сотрудничества в интересах страны, дефицит социальной ответственности – очень характерные для нашей постсоветской действительности. Думается, что слова В.А.Маклакова: «Спасение России было в примирении и союзе этих двух сил, в их совместной и согласованной работе» - весьма актуальны и современны. (подчеркнуто мною – Л.М.)

3. Настало время ставить и разрабатывать в научном (теоретическом и историческом) плане проблему особенностей, тенденций и перспектив современного российского парламентаризма, осмысления его в контексте демократических цивилизационных процессов и моделей. Соответственно это должно находить отражение и в учебном процессе по современной истории России. Это тем более важно, что студенты-историки, например, не изучают специальные отрасли права – конституционное, парламентское и т.д. Да и для тех, кто обучается по программам юридических специальностей, эти аспекты в историческом разрезе необходимы. Не вызывает сомнения факт, что позитивная часть опыта функционирования дореволюционных и современных Государственных дум состояла в том, что они формировались и функционировали на многопартийной основе. Это способствовала не только развитию многопартийности в России, но и развитию демократической политической культуры в российском обществе, культивированию толерантных отношений между различными политическими силами и социальными группами. Другое дело, что появившиеся ростки не превратились в устойчивые тенденции. История не отпустила дореволюционным думам достаточного для этого времени.

В этой связи хочется затронуть проблему преподавания истории политических партий и движений. Это имеет непосредственное к изучению истории парламентаризма и особенно близко мне, поскольку я читаю данный курс для студентов, обучающихся по специальности «постсоветская история» в ИАИ РГГУ. Представляется, что настала пора несколько изменить методологические и методические подходы к этим сюжетам. Думаю, что простое последовательное изложение истории конкретных политических партий в России, как это было раньше, - явно недостаточно и малоконструктивно в научном и практическом учебном плане. Современные специалисты по теории партий указывают на то, что сейчас налицо определенный разрыв между теорией и эмпирикой. Применительно к России мы сталкиваемся с ситуацией, когда ведутся исследования по истории партий, существовавших до установления однопартийной большевистской политической системы. Да и то далеко не все партии исследованы полноценно. И это при обилии работ. Более того, мы уже можем наблюдать, что исследования сводятся к обзору того, что было сделано до них. Т.е. – фактически к обзору литературы. При этом обзор этот может быть сколь угодно велик. Поскольку собственно концепции какие-либо в этом плане выявить и не пытаются, да и вряд ли возможно при существующих теоретических подходах. Это, кстати, не только наша проблема. В Северо-западном университете (штат Иллинойс, США) профессор Кеннет Джанда при помощи анкет собрал и систематизировал данные о 200 политических партиях 53 стран мира (по состоянию на 1980 год, впоследствии это число возросло). Анкетирование позволило выяснить, что партией часто называют совершенно разные по характеру и целям организации. Подобный подход в исследовании истории дореволюционных российских партий объясним, хотя и недостаточен для исследования истории общества. По существу подобные исследования отражают изучение истории власти, чем, собственно и занималась, в основном, историческая наука в советскую эпоху. Что же касается современной истории нашей страны, то здесь возникают определенные проблемы и иные научные потребности. Классики современной партологии (Моисей Острогорский, Роберт Михельс, Морис Дюверже и др.) при исследовании крупнейших партий мира, будь то Либеральная партия Великобритании, Социал-демократическая партия Германии или Французская коммунистическая партия, выявляли нарушение неких норм, характерных для процессов жизнедеятельности других политических партий в определенные периоды времени. В нашей стране достаточно много такого, что не укладывается в привычные рамки и границы. Это, в частности, - недоразвитость партийной системы при достаточно развитой многопартийности; устойчивый в целом и неустойчивый в частных проявлениях феномен «партии власти». Общепризнана слабость большинства партий, которая сочетается со способностью «слабых» оказываться в решающие моменты более эффективными, чем «сильные». Только это перечисленное уже требует адекватного объяснения, исследования и отражения в учебных курсах соответствующего материала.

Иными словами, изучение политических партий современности по количественному признаку может вызвать эффект «флюса». А если вспомнить Козьму Пруткова, то нельзя объять необъятного. К слову, многие исследования по истории современных политических партий построены через призму их возникновения, борьбы за избрание в Государственную Думу РФ и их деятельности там. (3)

Рано или поздно возникает вопрос: куда двигаться – вширь или вглубь? Представляется, что при изучении истории современной России важно и интересно будет рассматривать и изучать партии как часть системы (не только партийной или политической, но и общественной) и в соответствии с этим рассматривать функции партии, ее роль как «посредника» между тремя «мирами»: «обществом» (в смысле населения страны), государством (миром политики) и миром ценностей и идей, т.е. – культурой. Поэтому историко - партийный курс надо усовершенствовать и строить его как историю становления партийной системы в России. (4) Такой подход будет «работать» на осмысление и изучение истории парламентаризма как общественно - властной системы в нашей стране, причем – в контексте мирового опыта, а в широком смысле - на изучение современной истории в целом.

4. Изучение опыта мирового и российского парламентаризма важно и для массового сознания. Радикальное изменение роли политической реальности – является одним из важнейших качеств глобализации. В современных условиях политика проникает во все сферы человеческой деятельности. Сегодня политическая реальность значительно более глубоко и остро, чем когда бы то ни было раньше, влияет на всю жизнедеятельность отдельного человека, в том числе и того который никогда специально не занимался и не занимается политикой. Наша действительность вполне соответствует широко известной формуле: «Если вы не занимаетесь политикой, то она обязательно займется вами». Причем, это, по мнению специалистов, - тенденция мирового масштаба. Г.Н.Бурбулис однажды сравнил необходимость обращаться с политикой как с радиоактивным веществом. Т.е. - надо понимать его природу и адекватно реагировать на него.

5. Во многом успех становления парламентаризма и, в широком смысле, - цивилизации нашей страны зависит от того, как общество относится к парламенту и парламентаризму, точнее – на каком ценностном уровне оно их воспринимает. Современные специалисты констатируют определенные проблемы в этом отношении. Ученые выражают обеспокоенность тем, что СМИ сформировали образ нашего парламента, особенно Государственной думы, как некой «говорильни», ничего не решающего органа, сборища несерьезных и ненадежных политиков. Ученые-юристы высказывают также озабоченность тем, что в нынешней России происходит деградация публичной власти, когда положение представительной власти сводится до чего-то вроде «политического клуба по обсуждению законодательных инициатив», вносимых Кремлем, а ее собственное влияние на выработку политики незначительно.

Поэтому изучение, освещение, а как цель – знание и понимание особенностей и специфики современного российского парламентаризма и парламента нашим обществом – насущная необходимость. Для нашего общества (да и для других стран), где опасно «совершенствуются» разные формы силового решения жизненных проблем, знание и понимание содержания и сути парламентаризма как системы, ее задач и целей, способов и механизмов функционирования, и (что важнее) – понимание необходимости собственного практического участия в ней, поможет найти внятные ответы на вопросы о ценности и радости благоразумия и толерантной ответственности. Это создаст людям (независимо от их общественного статуса) возможность ответственно оценивать вызовы современности в позитивно – конструктивном смысле на основе гуманистических идеалов и созидательных конструктивных идей, искать и вырабатывать новые формы миротворения и миротворчества. По большому счету человек и власть имеют глубинную связь. Изучение истории становления парламентаризма в нашей стране – это изучение взаимоотношений (и взаимовлияния) человека и власти. Тогда мы сможем, наконец, перейти от понимания и изложения истории как истории власти и выбора власти, исключающей главное – историю жизни конкретного человека и всего общества в целом, к пониманию и освещению истории как человеческого выбора.

Примечания:

(1) См., например,: Рыжков В. Парламент против демократии. // Политические процессы в современной России. Курс лекций. Под ред. В.А. Никонова. – М.: Издательский дом Международного университета в Москве, 2007. С. 80-81, и др.

(2) Можно отметить среди монографий: Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации. СПб., 2006.

(3) Романов Р.М. Истоки парламентаризма. От законодательных органов древности до наших дней. 2-е изд., доп. и перераб.- М.: Современная экономика и право, 2006.- 296 с. и др.

(4) См., например: Зотова З.М. 100 лет российской многопартийности.- М., 2006

(5) Такие исследования уже есть в отечественной и зарубежной историографии. См., например: Коргунюк Ю.Г. Становление партийной системы в современной России. – М.: Фонд ИНДЕМ, 2007; Леонов С.В. Партийная система России (конец Х1Х века – 1917 г.) // Вопросы истории. 1999, № 11 – 12. С. 29 – 49; Холодковский К.Г. Социально – психологическая дифференциация российского населения и процесс формирования партий. – Полис, 2001, №5 и др.

(6) Мудрость как жизненная ценность. Введение в политософию. М.: Международный университет в Москве, 2006. С. 3.